Клуб, которого не было - [3]

Не заставляет никто, слава богу, – бочком-бочком можно дальше бюджеты клепать и восстанавливаться по пятницам в кресле 2IF, а там, глядишь, и хуйня в регионы сама потечет, ассистент персональный, и на стоимость такси не надо внимания обращать. Ужас что такое этот study visit – мне от этого рабочего места дурно заранее, в голове больше ничего не укладывается. Главное – не выдавать друзьям подробностей и родителям – ни-ни: съедят.

***

Если и есть на свете граждане, которых бог целует в макушку, то создателей Курского вокзала – страшно подумать, куда поцеловали. Грязь, бомжей, спертый, с неизменной нотой перегара воздух сюда будто каждую ночь подвозят спецэшелоном, в интервале между поездами из Луганска и Донецка, строго по расписанию. Эскалаторы, прогнившие еще во времена моего детства, лабиринт переходов и проходов к поездам через палатки с дошираком, кассетными магнитофонами и плюшевыми зайцами, печать проказы на разваливающемся, давно не мытом теле – никто не помнит другого Курского; и, пожалуй, единственная вставная челюсть, которая ему к лицу, – пластмассовый «Атриум» с кафе, зеленью, манящими стеклянными дверями. «Атриум», заслонивший вокзал от чувствительного местного населения своей сплошной, непробиваемой задницей. Вид на задницу с парадного входа Курского – крайне убедителен. Даже самый толстокожий житель Луганска смекнет: не ждала и не скучала столица. Родина-мать зовет: вон отсюда, быстрее, в прекрасную столичную даль, по засоренному кишечнику подземных переходов, минуя пузатых таксистов, примагничивающихся к каждому обшарпанному чемодану, мимо сколоченных по принципу зимбабвийской хибары камер хранения, сточных канав, где, свесив головы в ручейки мочи, спят местные, мимо усатых продавщиц чулок в туго намотанных на лоб черных платках. Мимо худосочных скинов, крутобедрых африканок из соседней общаги с электрошоком в сумочке, блохастых псов, привязанных к табличкам «Помогите на приют», прирабатывающих студентов из Серпухова в свалявшихся свитерах, ноющиих на двух аккордах и четырех струнах по мотивам группы «ЧайФ» (их хочется выключить первыми и не из жалости). Мимо. Мимо.

Переход выложен плиткой. Странное дело – плитка, во всем мире олицетворяющая безупречный, скучный орднунг, в здешних переходах лежит неизменно криво, по углам оббивается еще до рождения и с удивительной скоростью приобретает цвет заветренных экскрементов на собачьей площадке.

Из перехода прямо и налево – там и будет Лучший Клуб.

Сижу по-турецки на диване в спальне. Две свечки. Йене Лекман под скрипки курлычет про холодную шведскую зиму. Тверская бухтит, приглушенная балконной дверью. Обзваниваю телефонную книжку – советуюсь, нащупываю, пытаюсь думать.

– В такой географии, – отрезает Антон Кубиков, – сделать ничего нельзя, дальше и говорить нечего.

– Ну а лофт Симачева как же, а «Газгольдер» вот только открылся – это ведь там же? – неуверенно парирую я. Про бюджетный центр приема бездомных, ряд торговых палаток с крысами, ликеро-водочный завод по соседству в этот момент стараюсь не вспоминать.

– Люди, которые ездят в «Газгольдер» и к Симачеву, – спокойно объясняет Кубиков, – не из этой реальности. Они вообще не знают, где метро находится. Мир видят из окна машины – затонированного. Не получится в этих краях ничего путного, дальше и говорить нечего.

***

В Театр Гоголя заходили поезда. До театра здесь было депо. Угрюмая поваленная колба последовательно рассечена на сцену, партер, амфитеатр – что, по всеобщему мнению, пустуют не первое десятилетие. По всеобщему – потому как никто из моих знакомых театралов в Театре Гоголя не бывал и двойку за посещаемость ему ставят заочно. А я не театрал – я просто не знаю. Макабрическая дива Диаманда Галас как-то отменила здесь концерт за три часа до начала – якобы рояль не понравился. Обстановка провоцирует на деструктивные решения. По похоронному настроению, по пролетарской безнадеге – Театру Гоголя в Глазго бы находиться. Над главным входом – вентиляционная труба, на ней рекламный плакат-растяжка (самозахват – никто больше не позарится на рекламу в такой дыре): «Последние». Дают Горького.

Игорь одной рукой придерживает дверь, другой – здоровается с охранником. Наша дверь – дешевый ДСП со стеклянными перегородками, как в провинциальном мебельном, – справа от главной. Театр сдает в аренду репетиционные залы. Здесь погорел не один клуб, я был тому летописцем, как и каждому клубу в городе, и маршрут внутри владения помню. От входа наверх – унылое кафе, выкрашенное в цвет болотной тины, прямо и вглубь ведет коридор-змея, увешанный фото Бон Джови, Ван Халена и Jackson 5 в пыльных рамочках. Где-то там, через три десятка метров, коридор кончится и мрачнейшая лестница поползет наверх, к бильярду, караоке, шатающимся столам и мусорным мешкам, которые для ускорения процесса добросовестные уборщицы ставят у входа в зал.

Залов два: человек на двести и еще один – на семьсот. Того, что на семьсот, объясняет Игорь, по технической документации в природе не существует. Точных размеров его никто не знает, кем и когда построен – бог весть. В центре его стягивают со всех сторон, как песочные часы, нависающая притолока и будки звукосветодеятелей – ломать это хозяйство ни в коем случае нельзя, так как где-то там несущая конструкция, ну а где – да-да, бог весть.