Клуб «Алиби» - [38]
Щиколотки Салли болели после долгой ходьбы по улицам, и скоро чемодан показался ей очень тяжелым: но из ее головы тяжесть ушла и вместе с ней прошла и неуверенность. У нее было легко на сердце, как будто она перерезала некую веревку, которая ее связывала. Она плыла в открытое море.
По тротуарам брели люди с чемоданами в руках. Никто из них не выглядел таким радостным, как она. И что за причина была у нее для такой неуемной радости? Человек, за которого она собиралась замуж, умер. Ее город был на грани разрушения. Но, подходя к старой квартире Филиппа (мадам Блум в это время уже встала и подметала площадку перед огромными дверями во двор), она принялась тихонько напевать.
Глава восемнадцатая
— Я не понимаю ничего из того, что вы все делаете, — говорил Альер отрешенно, пока фон Галбан готовил кофе на газовой горелке, стоявшей в углу лаборатории. — Мое руководство говорит мне, что делать. C'est tout[52].
«Лжец, — про себя ответил фон Галбан, — тебе хватило знаний физики, чтобы в прошлом месяце объяснить все это британцам в Лондоне. Т.П. Томсон и Олифант и Кокрофт — они сказали, что это невозможно, и кто теперь крадет наши работы. Наши коллеги и конкуренты. Наши союзники в этой войне».
— У нас у каждого есть свое metier[53], — безразлично отозвался он. — Я лично ничего не понимаю в финансах. У меня всегда проблемы с деньгами.
— Но это, наверное, из-за жены! Женщины всегда тратят больше, чем им следует, n'est-ce pas?[54] Ваша жена француженка, как вы сказали, правда?
«Ты знал это еще до того, как позвонил в мою дверь, Альер, ты все знаешь обо мне, и этим непринужденным трепом меня не обманешь. Я помню, как меня послали в Поркероль, пока ты искал приключений в Норвегии. Я помню стыд и страх, когда моя жена отказалась поехать со мной и отвезла детей к матери. Ее взгляд».
Он повернулся, поднял бокал и предложил кипящий напиток своему врагу.
— Не думаю, что у вас есть молоко, — мрачно сказал Альер.
Фон Галбан не ответил. Над Парижем занимался рассвет, переливаясь весенними красками, они сидели уже три часа: собирая лабораторные бумаги и канистры от тяжелой воды, которые Жолио хранил в колледже уже месяц. Их было всего двадцать шесть, сделанных вручную в Норвегии для специальных целей и сложенных в тринадцать ящиков: снова работа Альера. Канистры ждали своей очереди у двери в лабораторию, готовые к перевозке, если найдется транспорт.
Обогащенный ураном металл был более щекотливым делом, и фон Галбан отказался подпускать Альера к коробкам, в которых он хранился. Французу пришлось поверить ему на слово, что все четыреста килограммов были собраны и пересчитаны.
— Циклотрон нельзя передвигать, — сказал он Альеру. — Производство магнита в Швейцарии заняло два года. Он стоит слишком дорого и весит тонну. Вы никогда не разберете его.
— Это единственный циклотрон в Европе, — отрезал Альер. — Мы не можем позволить, чтобы он попал в руки немцев.
Попивая кофе, фон Галбан думал теперь не о магнитах и частицах, а о Жолио: о незнакомой женщине, поднимавшейся над ним в экстазе. О невозможном счастье плоти. Думал о том, как это все будет разрушено, и что он является пособником этого разрушения.
— Эти имена, — настаивал Альер. — Год за годом. Эти открытия. Ферми, итальянец. Нобелевская премия. Нильс Бор, датчанин. Нобелевская премия. Альберт Эйнштейн, человек без страны или из всех стран сразу — Нобелевская премия. Тот немец, его нерешительность, принципы. Как его зовут?
— Гейзенберг. Вернер Гейзенберг.
— Один из немногих, как я полагаю, который не является евреем.
«Он думает, что я от души рассмеюсь? — подумал фон Галбан. — Соглашусь, что еврейские физики, как Гитлер называет их, — недоразумение и фарс? Ненависть нацистов к еврейским физикам — это самая большая надежда всего мира, потому что так нацисты убьют любую науку, которая помогла бы им выиграть эту войну».
— Ферми потратил свою Нобелевскую премию на то, чтобы бежать с женой из Италии, — сказал он Альеру. — Они уехали, как преступники, ночью, с полным чемоданом наличности, и отправились в Нью-Йорк. Вот до чего дошел лауреат в наши дни.
Альер хранил молчание, его взгляд из-под очков сосредоточился на чашке кофе.
— Моя мать еврейка, — сказал фон Галбан уже громче. — Поэтому мой отец сбежал в Швейцарию, а я не могу найти работу в родной стране. Я говорю об Австрии, как вы понимаете. Может быть, вы не знали, месье Альер, что Австрия со времен аншлюса тоже закрыла свои двери для еврейских умов.
— О, я знал, — быстро ответил Альер. — По этой причине вы попросили французское гражданство и дорогую французскую жену. Вы давно с ним работаете, je crois[55]?
Под «ним» подразумевался Фред, обольститель незнакомок, любитель русских и запретных евреев: le Professeur[56] Жолио-Кюри.
— Пять лет.
— Ах. И у него есть патенты на весь этот… бизнес, я полагаю? Или он уже подал заявку?
«Бизнес» был слишком аморфным словом для разработок в области атомной энергии. Они обсуждали это в прошлом октябре и договорились: ученые тоже должны иметь права на плоды своей работы. Интеллектуальная собственность.
