Клознеры - [4]

— Это пройдет, — говорили мы. И наши соседи — те, у которых дочери были такого же возраста, — соглашались с нами и также с нетерпением ждали, когда наступит неизбежная физиологическая и духовная зрелость. Но ни мы, ни они не имели при этом в виду Эмили Клознер. Организм у Эмили, видно, был какой-то особенный. Она созрела гораздо быстрее своих подруг по классу. Кожа у нее была чистая, под свитером обрисовывалась полноватая грудь, движения были плавными. Девочки окружали ее, словно королевская свита, они просто не могли обойтись без нее. Эмили устраивала им свидания, советовала, как надо красить глаза и какие надо носить серьги, показывала, как подвернуть юбку, чтоб она стала до неприличия короткой.

Но это еще было терпимо, а вот история с волосами... Однажды Береника опоздала к обеду. А когда наконец явилась, мы увидели, что ее вьющиеся волосы стали прямые как палки, точно их выгладили утюгом, а с виска, сияя белизной, спускалась широкая седая прядь.

— Я из салона красоты, — пояснила Береника. — Это новый стиль. Ну, вроде эмблемы клуба.

Эстелль пришла в ярость. Я тоже.

— Осталось только сделать татуировку! — заорал я. — Как у девок, которые таскаются с гангстерами!

С прядью мы ничего делать не стали и Беренике запретили ее трогать. Дочь плакала и злилась. «Ну и видок! Курам на смех»! — кричала она. Признаться, так оно и было. Волосы отрастали, и седина выглядела просто нелепо. Береника возненавидела школу, спасти ее могла только стрижка — правда, она еще больше отдалила бы ее от сверстниц, ведь в моде были длинные прямые волосы.

От этого Sturm und Drang[Sturm und Drang — буря и натиск (нем.).] ее занятия в школе сильно пострадали. Перед отъездом в Швецию у меня был разговор с ее учительницей. И та рассказала мне, что из всех девочек класса не сделала себе седую прядь лишь Эмили Клознер. В объяснение (не в оправдание — Клознеры не оправдываются) Эмили сказала, что натуральную блондинку седина только портит, и потом, зачем ей выделяться, если вокруг одни брюнетки.

Когда я вернулся из Европы и узнал, что Джозеф упал на катке и нога у него в гипсе, я решил, что все отношения с Клознерами надо порвать. И не потому, что обвинял в случившемся Джеральда Клознера. Джеральд лишь учил его фигурному катанию. В том, что случилось, виноват был только мой сын, который плохо завязал шнурки.

Но всему есть предел. Я не суеверен. И не считаю, что можно кого-то сглазить, но к чему испытывать судьбу?

Правда, это повлекло за собой некоторые неудобства. Когда Герман Клознер подогнал к нам свой снегоочиститель, мне пришлось сказать ему: «Спасибо, не надо. Нам полезно поработать физически». И мы расчищали дорожку лопатами, рискуя простудиться и растянуть мышцы. Во время забастовки железнодорожников, когда Герман предложил подвезти меня в город, я тоже отказался. Эстелль сменила мясника и теперь за худшее мясо платила дороже. Береника и Майкл уныло слонялись по дому, а Джозефу приходилось покупать журналы, он больше не брал их у Джеральда. Но зато в наш дом вернулся покой.

Настала весна, потом лето. Все это время бассейн работал. Идея Германа имела большой успех — такой, что даже решили устроить торжественное закрытие бассейна в первое воскресенье после Дня труда[Первый понедельник сентября.]. В этот день для всех желающих устраивались соревнования по возрастным группам. Даже я решил участвовать, хотя в это лето подолгу не бывал в поселке. Скажу без ложной скромности: плаваю я хорошо. Я видел, как плавают мои соседи, и был уверен, что без труда попаду в финал.

Желающих записалось столько, что соревнования пришлось назначить на восемь утра, а жеребьевку — на семь. В нашей семье больше всех волновался Майкл. Комитет решил, чтобы не огорчать малышей, — всех ребят в возрасте Майкла, попавших в полуфинал, наградить серебряными значками. Береника пойти в бассейн отказалась. Она с усмешкой заявила: «Представляю вас рядом с Клознерами. Все призы будут у них». Эстелль, которая была того же мнения, решила остаться дома с Береникой.

Жеребьевка началась с самых младших. Мальчишки столпились возле бортика, и слышно было, как в их грудных клетках колотились сердечки. Харрис, главный тренер, доставал одновременно по две карточки и называл пары для первого отборочного тура. Было смешно смотреть, как мальчишки разглядывают своих соперников, сравнивают мускулатуру, хвастаясь своей. Майкла назвали в паре с Гарви Клознером. Я сидел высоко на трибуне и видел, как Майкл мужественно пытался справиться с дрожащей нижней губой, в то время как по щеке его медленно сползла слеза. Я бросился к нему, но было уже поздно. Майкл накинулся на Гарви и принялся кулаками и босыми ногами молотить его.

Гарви с легкостью отбросил его от себя.

— Что я ему сделал? — обиженно закричал он, оборачиваясь ко мне.

— Ничего, — ответил я, а про себя подумал: ты существуешь, и этого довольно.

Я забрал Майкла. Он уткнулся мне в плечо и расплакался.

— Но почему именно с Гарви? У всех остальных я бы выиграл!

Может, это и не так, но я понимал, что́ он чувствует. Я успокоил его и убедил не плыть с Гарви, уйти. Уж лучше так, чем испытать горечь поражения и неизбежную за ним вспышку обиды.