Клодина в Париже - [56]

– Какой у меня вид?

– Мне подменили мою малышку! Безошибочный нюх сводни заставляет Мели кружить вокруг да около, присматриваться к моей усталости, разглядывать смятые перья моей шляпки, брошенной на кресло, радоваться моей мигрени… Она раздражает меня.

– Кончишь ли ты взвешивать свои груди, точно дыни? Какая из них более зрелая?

Но она тихонько смеётся и уходит на кухню, напевая одну из своих самых немыслимых песенок:

Девицы Монтиньи

Горячи, как угольки,

С ними не помрёшь с тоски.

Когда их…

На этой небольшой цитате следует остановиться.

Я проснулась от ужаса, что мне всего лишь пригрезилась эта невероятная ночь.

Значит, именно так и происходят великие события? Будьте благословенны асти и перченые раки! Без них мне просто-напросто не хватило бы смелости.

В тот вечер мне не хватило бы смелости, всё так, но в какой-нибудь другой вечер моё сердце всё-таки совершило бы этот кульбит. Но он ведь и вправду меня любит! Ведь он и вправду был бледен, совсем потерял голову, точно какая-нибудь простушка Клодина, из-за этой злополучной… этой благословеннейшей… нет, я сказала верно, из-за этой злополучной мостовой улицы Жакоб, где застряло колесо фиакра?.. Никогда ещё ни один мужчина не целовал меня в губы. У него рот узкий, горячий, а нижняя губа – полная и твёрдая. Ох, Клодина, Клодина, каким ты снова делаешься ребёнком, чувствуя, что становишься женщиной! Я вспомнила его рот, смятение в потемневших глазах, и скрестила ладони от сладостной тоски…

Ещё и другие мысли одолевают меня, мне так не хотелось бы сейчас об этом думать.

«Конечно, это больно!» – пропел голосок Люс. Да нет, нет, она спала со свиньёй, разве это что-то доказывает! Но, впрочем, какая важность? Главное, что необходимо, – это чтобы он был здесь всё время, чтобы в любой час для меня было уготовано драгоценное тёплое местечко на его плече, чтобы меня защищали его большие руки, сомкнувшись вокруг меня кольцом… Меня тяготит моя свобода, утомляет моя независимость; я не сомневаюсь в том, что уже многие месяцы – долгие месяцы – ищу себе господина. Свободные женщины – не женщины. Он знает всё, что мне неведомо, и немного презирает всё то, что знаю я; он скажет мне: «Мой милый зверёк!» – и погладит меня по волосам…

Моё воображение так живо мне всё это представило, что, желая почувствовать ласковую руку своего друга, я даже нагнула голову, встала на цыпочки, как Фаншетта, когда она просит меня почесать ногтями её плоский лобик. «Сколько в вас звериной грации, Клодина…» Когда меня зовут завтракать, я, склонившись над круглым зеркалом, внимательно вглядываюсь в него, подняв к вискам волосы: стараюсь угадать, понравятся ли ему мои заострённые уши.

Быстро проглотив немного апельсинового мармелада и жареного картофеля, я оставляю за столом папу, сидящего перед своей чашкой кофе, куда каждое утро он методично бросает семь кусочков сахара вместе со щепоткой табачного пепла. И впадаю в полное отчаяние при мысли, что предстоит ждать ещё целых двадцать семь часов! Может, почитать? Но я не могу, не могу. Белокуро-серебристые волосы заслоняют страницы книги. И выйти из дома не могу: улицы кишат мужчинами, которые не носят имя Рено, они с самоуверенным видом будут смотреть на меня, ни о чём не подозревая, этакие болваны!

Какой-то комочек материи, обнаруженный мной на кресле, вызывает у меня улыбку. Это одна из моих коротеньких рубашечек… которые когда-то давно я пыталась сшить! Надо вновь за неё приняться. Клодине понадобятся рубашки. Понравится ли рубашка Рено? Белая, лёгкая, с такими миленькими кружевами и бретельками из белой ленты…

Вечерами я внимательно разбираю себя по косточкам и, стоя в рубашке, разглядываю себя в высокое зеркало, маленькая госпожа Бесстыдница с выпущенными на лоб кудряшками. Рено не сможет сказать, что я уродина. О Господи, я буду так близко, чересчур близко к нему, между нами будет только тоненькая рубашка. Мои беспокойные руки шьют как-то криво, и я слышу, как ни смешно, далёкий голос этой любимицы, тихий голосок мадемуазелевой малютки Эме на уроках рукоделья: «Прошу вас, Клодина, тщательнее отделывайте подшивку спереди, вы делает это небрежно. Посмотрите, как хорошо получается у Анаис!»

Звонок в дверь. Сердце моё останавливается, дыхание прерывается, я слушаю, подняв вверх напёрсток. Это он, это он, он не смог дольше ждать! В то мгновение, когда я уже готова вскочить с места и бежать, Мели стучит в дверь и вводит Марселя.

Ошеломлённая, я не в силах подняться с места. Марсель? Вот уж о ком я совсем позабыла! Для меня он уже много часов как умер. Вот как, это Марсель! Почему же он, а не тот, другой?

Молча, гибко склонившись, он целует мне руку и садится на стульчик. Я смотрю на него, поражённая. Он бледноват, очень красив, всё той же немного кукольной красотой. Такой сладенький мальчик.

Раздосадованный моим молчанием, он торопит меня:

– Ну что, ну что?

– Что «ну что»?

– Весело было вчера вечером? Что вам сказали, чтобы объяснить моё отсутствие?

Я с трудом заставляю себя проговорить:

– Он сказал, что вы надели немыслимый галстук.

До чего же глуп этот мальчуган! Он что, не замечает, что произошло чудо? Мне кажется, это сразу бросается в глаза. Однако я вовсе не спешу всё ему открыть. Он разражается визгливым смехом; я вздрагиваю.