Клодина уходит... - [40]

…Пробую один за другим маленькие ключики из имеющейся у меня связки, но английский замок не поддаётся. Мне не хотелось бы прибегать к чужой помощи. Я пытаюсь что-нибудь отыскать… Так, хорошо отполированная железная линейка на письменном столе… Да, её можно было бы использовать в качестве рычага, засунув её под ящик… Как это трудно! Мне жарко, я сломала ноготь на большом пальце, ухоженный розовый ноготок на моей смуглой руке… Ох, какой ужасный треск! А вдруг, решив, что произошёл несчастный случай, сюда войдут слуги! Я испуганно прислушиваюсь. Взломщики, должно быть, нередко умирают от разрыва сердца…

Ящик из светлого ясеня треснул. Ещё немного усилий, и вот уже треснувшая стенка изящного столика оказывается на ковре, а вслед за ней на меня обрушивается целая лавина бумаг.

Я стою в нерешительности, словно маленькая девочка, опрокинувшая бонбоньерку с драже! С чего начать? Ба! Это не должно занять много времени: на каждой маленькой пачке, аккуратно стянутой резинкой, имеется надпись.

Вот «Оплаченные счета», а вот «Документы на право собственности», а это «Документы, связанные с земельными процессами» (о каких землях идёт речь?), теперь «Расписки Марты» (вот оно что!), «Письма Марты», «Письма Анни» (всего три письма), «Письма Андре» (кто эта Андре?). Письма… Письма… Письма… А вот наконец и «Письма Вален»…

Я встаю и тихонько запираю дверь на ключ, затем опускаюсь на ковёр и вываливаю себе на колени довольно толстую пачку писем.

«Мой любимый рыжик…», «Мой беленький…» (и она тоже), «Милый друг…», «Сударь…», «Противный мальчишка…», «Бессовестный изменник…», «Мой красный медный кофейник…». Обращения, надо сказать, куда более разнообразны, чем содержание писем. Идиллия, однако, полная. Можно хронологически проследить за их связью, начиная с коротенькой записки, посланной пневматической почтой: «Я совершила ошибку, отдавшись Вам так скоро…», и кончая: «Я сделаю всё, чтоб вновь заполучить тебя, я готова даже прийти за тобой к "твоей маленькой чёрной гусыне"…» На полях или на оборотной стороне всех этих посланий твёрдым почерком Алена помечено: «Получил… Ответил такого-то… Пневматической почтой». Уже по одному этому можно узнать Алена… Ах, она может сколько угодно называть его любимым рыжиком, белым котиком… или чайником… или кофейником… или не знаю как там ещё, – он всегда остаётся самим собой!

Но что мне делать со всем этим теперь? Отправить письма бандеролью Алену, написав адрес своей рукой? Так всегда поступают в романах. Но тогда он, верно, подумает, что я всё ещё его люблю, что я ревную. Нет. Я оставлю все эти письма на полу, возле его взломанного бюро, вместе с линейкой и моей связкой ключей. Подобный беспорядок радует глаз в этой лишённой души комнате. Возьмём с собой письма Анни… Ну вот и всё… Какое будет выражение лица у Алена, когда он вернётся!

На подносе рядом с моей утренней чашкой какао лежит голубой конверт. Скорее по круглому и уверенному почерку, чем по баварской марке, я догадалась, что это ответ Клодины. Она не стала медлить с ответом, значит, ей жаль меня… Её почерк похож на неё: чувственный, быстрый, ясный, с коротенькими изящными завитушками и деспотическим нажимом на поперечной линии заглавной буквы «Т»…

Моя кроткая Анни!

Итак, я долго-долго не увижу Ваших несравненных глаз, которые Вы так часто прячете за ресницами, словно цветущий сад за решёткой, ведь мне почему-то кажется, что Вы отправляетесь в далёкое путешествие… Но почему Вам пришла в голову мысль просить меня указать Вам путь? Ведь я не Агентство Кука и не Поль Бурже. Впрочем, поговорим об этом чуть позже, сперва я хочу рассказать Вам о самом главном, хотя оно так же банально, как сообщения в отделе происшествий.

На следующий день после Вашего отъезда я не встретила супругов Леон на «Тристане». То, что не было господина Леона, ещё куда ни шло, но как могла Марта пропустить антракты «Тристана», самые сенсационные после антрактов «Парсифаля»! Из театра мы по обыкновению возвращаемся пешком, я крепко опираюсь на руку моего дорогого Рено, и мы решаем с ним сделать небольшой крюк, чтоб справиться о здоровье Марты… И – о ужас!.. Двери почтенной гостиницы Майдеров широко открыты, четыре маленьких девчушки в розовых фартучках суетливо носятся, словно маленькие мышата. Наконец я вижу Марту, её пылающие, словно факел, огненно-рыжие волосы, но она сразу же перед самым нашим носом захлопывает дверь, не даёт нам войти… Рено вступает в переговоры со служанкой, слушает, что та с бесконечными охами и ахами слезливым тоном рассказывает ему по-баварски. Наконец он уводит меня, он настолько удивлён, что кажется почти глупым… Я, конечно, преувеличиваю.

Знаете, что случилось, Анни? Леон отравился, как брошенная модисточка! Он напился лауданума, да в таком количестве, что у него случилось чудовищное расстройство желудка! Вы, конечно, сразу решите, что это самоубийство Лианы повлияло на нашего истинного парижанина. Но это не так. Во время бурного объяснения Марта, в сильном раздражении – чем была вызвана эта сцена, история умалчивает, – несколько раз и так убеждённо обозвала своего супруга рогоносцем, что у бедняги не оставалось никаких сомнений, как говорится в светской хронике, «в безмерности обрушившегося на него несчастья».