Клодет Сорель - [4]

- А что за дело?

- Интересное, - усмехнулся толстый опер. - Есть такое дело, поручено мне быть сегодня третейским судьей на одном судилище, которое имеет к расстрелу царя самое прямое отношение. Так что головой-то подумай, кому как не мне быть в курсе всех перипетий запутанной истории с детками покойного императора. Ты, Кузя, ежели тебе чего непонятно, не стесняйся, спрашивай: Финкель добрый, он поможет! – и захохотал, довольный шуткой.

- Ну, хрен с тобой, валяй в форме! – равнодушно согласился Финкельштейн.

 

Где-то в половине седьмого оба опера отправились на Остоженку, неторопливо шагая от площади Дзержинского через перекопанную Манежную, лавируя между заборами,

окружавшими две гигантские стройки - с одной стороны, необъятный котлован Дома Советов, с другой – Метрострой.

Финкельштейн сверился с адресом, написанным на бумажке, вместе отыскали нужный дом, поднялись на шестой этаж. Дверь открыл недовольный человек с наголо бритой головой. Побрился, видно, недавно, отметил Кузин, прямо сверкает.

- А это кто? – спросил бритый, мрачно бросив взгляд на Кузина.

- Со мной, - коротко бросил Финкельштейн и, отодвинув бритого, прошел внутрь.

 

В большой комнате за круглым столом сидело несколько мужчин довольно странного вида. Похожие друг на друга, одинаково одетые в какие-то пиджачные пары, одинаково молчаливые и одинаково неулыбчивые. Оба опера поздоровались, но им никто не ответил. Только бритый, открывавший дверь, кивнул на маленький столик в углу, на котором стоял самовар и несколько стаканов, вставленных один в другой. "Хоть бы баранок каких предложили, или хлеба на худой конец!" – подумал Кузин, и сразу в животе заныло от голода. Вечно с этой работой пожрать не успеваешь.

Снова затренькал звонок, бритый встал, пошел открывать. Остальные не двинулись.

Пока Кузя наливал себе жидкий чай ("С заваркой у них так же, как с баранками!"), в комнату вошел мужчина лет сорока, в такой же форме, как и у Финкельштейна с Кузиным, но с васильковыми - "гулаговскими" - петлицами. Кивнул коллегам, приложив пальцы к козырьку фуражки, и быстро прошел. Сел на свободный стул. Оперы остались стоять, им сесть никто не предложил. Кузин стал потихоньку закипать, злиться и на Финкельштейна, и на этих неприятных мужиков, демонстративно их не замечающих. А Финкель тот наоборот чувствовал себя как рыба в воде: уселся на маленький столик, чуть не перевернув самовар и стаканы, с любопытством разглядывал пришедшего.

- Ну что, Стоянович, начнем? – обратился к пришедшему один из мрачных, видимо, старший.

- Начнем, - согласился тот.

- Значит, дело тут такое, - старший положил тяжелую руку на столешницу. – Константин Алексеевич Стоянович, он же - Костя Мячин, которого мы все хорошо знаем, наш бывший товарищ по Боевой организации. Костя вместе с нами участвовал в эксах, еще до революции вел активную партийную работу. А недавно был осужден, получил десятку, но освобожден досрочно - за ударную работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала. И даже был принят после этого на работу в органы, в ведомство товарища Бермана*[2]. В данный момент служит начальником исправительно-трудовой колонии, то есть, как видите, чекисты оказали ему самое высокое доверие, поставив охранять и перевоспитывать контру.

Сидящие вокруг стола одобрительно загудели. Старший поднял руку.

- Но есть тут одна загвоздка. Константина Алексеевича в свое время исключили из партии, и теперь, чтобы снова встать в ряды партийцев, ему нужна рекомендация. И не формальная бумажка, а рекомендация старых испытанных товарищей. То есть, нас.

Старший неожиданно улыбнулся.

- Какие будут мнения?

- А пусть расскажет, как он в Китае вместе с беляками оказался! – неожиданно злобно выкрикнул кто-то.

Мужчина с васильковыми петлицами встал, оправил гимнастерку.

- В Китай я бежал, спасаясь от расстрела.

- А почему в Китай-то? Не мог бежать к нашим?

- Не мог.

- Почему?

Мячин-Стоянович помолчал и быстро заговорил:

- Можно подумать, что для присутствующих это какая-то тайна. Бежать к своим я не мог, потому что белогвардейская контрразведка выпустила за моей подписью воззвание к красноармейцам с призывом переходить на сторону Комуча[3].

- Что такое "Комуч"? – шепотом спросил Кузин у коллеги. На них обернулись.

- Комитет учредительного собрания, эсеры и меньшевики. Потом расскажу! – так же шепотом ответил Финкельштейн.

"Беляки, в общем", - понял Кузин.

- А ты такое воззвание не подписывал? – язвительно спросил бритый.

Стоянович задумался, нервно потеребил край скатерти.

- Подписывал, - неохотно признал он и торопливо продолжил. – Но это было частью задуманного плана.

- Да какого там плана! – махнул рукой вопрошавший. – Сказал бы прямо: проявил трусость и предательство и перешел на сторону белых…

- Стоп! – воскликнул "гулаговец". – Никакого предательства не было! Была остроумная разработка, которую мы придумали с Андреем…

- С каким Андреем?

- Со Свердловым. У Якова еще с подпольной работы была кличка "товарищ Андрей". Так вот, я должен был завоевать доверие эсеров, пробраться в Комуч и вести там подрывную работу.

- А на хрена ж ты при этом воззвание-то к красноармейцам писал? – не унимался вопрошавший.