Клоака - [74]

Действительно, даже когда эти дела были закрыты, все события разрешились и у меня на руках был эксклюзивный материал, я все равно ничего не опубликовал. Это значит, что у меня было ощущение, будто, несмотря на законченность, вся эта история не годится для напечатания в газетах в качестве статьи… Не всякое слово может прозвучать в газетной полосе, эту истину нельзя забывать.

Как бы то ни было, я оказался эгоистом и сукиным сыном и не напечатал ни одной строчки. Я оставался всеобщим другом обитателей Лафайет-плейс… и вынюхивал их семейные тайны, чтобы со временем их предать. Я был в весьма авантюрном настроении и был готов извлечь пользу из коллизии, случившейся с совершенно чужими мне людьми.

От моего ревнивого взгляда не ускользнуло, что в Мартине, точнее в его душе, произошел какой-то надлом, его ум потерял былую остроту, он более не способен следить за ходом вещей. Молодой Пембертон не задавал нам никаких вопросов. Единственное, чем он занимался, — это пережевыванием того, что он видел и слышал у Сарториуса. Его поведение еще раз подтверждало правильность моей позиции.

У Донна тоже появилось нечто интересное, связанное с его поисками денег, собранных у наших миллионеров. Он нашел счет, куда поступили деньги. Это был счет Водопроводного департамента, на который в 1869 году поступило двенадцать миллионов долларов. Сумма предназначалась для ремонта Кротонского акведука. Никаких ценных бумаг, обеспеченных этими деньгами, Водопроводная компания не выпустила. Но окружение шло и не на такие ухищрения при укрывательстве денег, якобы поступивших для целевого использования. Донн был уверен, что эти деньги, без сомнения, принадлежали нашим старым знакомым — похоронной команде стариков Сарториуса. Донн полагал, что сможет обнаружить подобные поступления и на счетах других департаментов.

И в этот момент его посетило озарение. Гениальное озарение.

Мы как раз стояли на посыпанной гравием дорожке между водохранилищем и трубами Кротонского акведука на высоком холме в двадцати милях от города, в Уэстчестере. Было омерзительное сырое дождливое утро. Массивная гранитная водонапорная башня с башенками по углам и солидными дубовыми, как в церкви, воротами, потемнела от хлещущего по нему дождя.

За нашими спинами плескались волны водохранилища, пенившиеся белыми барашками. Создавалась полная иллюзия, что это естественное озеро, правда, по берегам его не росло ни одного дерева. Недалеко от нас, уткнувшись носом в набережную, застыл разбитый игрушечный кораблик. Он лежал на боку, слегка подрагивая в такт набегающим волнам. Все небо заволокли мрачные темные тучи.

Донн велел мне быть готовым выйти из дома до рассвета. Я понятия не имел, куда мы направляемся. На поезде мы проехали вдоль Гудзона к городку Йонкерс… Там нас встретила карета, доставившая нас в Лонг-Айленд-Саунд. Когда мы доехали до водонапорной башни, я был поражен. На дороге расположилась неполная рота муниципальных полицейских, обложивших здание насосной станции.

Тут же находились два «черных ворона» и несколько двухместных экипажей. Кареты стояли, выстроенные в линию, на дороге. Лошади, понурив головы, мокли под дождем.

Стоя под проливным пронизывающим дождем под стенами здания и оглядывая его с крыши до фундамента, я внезапно понял, что именно пришло в голову Донну. На крыше было три слуховых окна с зелеными стеклами, кроме них, ни одного отверстия в стене. Фасад глухой. Небо обложили угрожающе-черные тучи, которые, проползая над крышей, приобретали зловещий зеленоватый оттенок. Казалось, что все крутом находится в движении, кроме… водонапорной башни. Дождь по-прежнему хлестал с неба косыми полосами… тучи, низкие тучи неслись над землей со скоростью курьерского поезда. Мне показалось, что под ногами в такт моему пульсу содрогается сама земля. Но, наверное, это работали насосы, гнавшие воду в водохранилище. Так ли это было на самом деле? Я уже не мог полностью доверять своим чувствам, потому что… вдруг явственно услышал звуки оркестровой музыки, пробивающейся сквозь шум разбушевавшейся природы… Сквозь неумолчный шелест дождя, ворчащее глухими раскатами небо… слышался настойчивый, вибрирующий и пульсирующий ритм.

Захватив с собой одного полицейского, Донн приблизился к дверям. Я последовал за ними. Мы молча ждали, пока полицейский мощным кулаком изо всех сил стучал в массивную дверь. Через минуту она открылась. На пороге стоял не служащий водопроводной компании, а женщина, одетая в серый медсестринский халат. Ее глаза расширились от удивления, но поразил ее не вид полицейского, а внушительный рост Донна, который к тому же держал над головой зонт. У бедняжки, видимо, создалось впечатление, что зонт капитана упирается прямо в затянутое тучами небо. Женщина, кажется, не поняла Донна, когда он спросил ее, не разрешит ли она нам войти в здание… Но, подумав мгновение, она открыла дверь пошире, и мы вошли в помещение.

Вы сами, должно быть, знаете, что в минуты, когда внимание обострено до предела, начинаешь очень отчетливо замечать все, что попадает на периферию поля зрения, и вообще очень чутко реагировать на все происходящее вокруг. Возможно, это связано с тем, что вы хотите убедить себя, будто не отвечаете за происходящее и начинаете непроизвольно обращать внимание на всякие мелочи… Так было и со мной. Я сразу ощутил духоту спертого влажного воздуха в темной каменной прихожей, освещенной тусклым светом керосиновых ламп; где-то рядом, по невидимым трубам с шипением текла вода — много воды. Я слышал, как наши каблуки грохочут по металлическим ступенькам винтовой лестницы, ведущей наверх мимо каких-то машин и трубопроводов. Но отчетливее всего я видел, как впереди колышутся не затянутые в корсет ягодицы медицинской сестры. До сих пор не понимаю, почему они привлекли мое внимание — женщине было уже немало лет, да и не отличалась она ни статью, ни красотой.