Клинок Минотавра - [9]

И стоило ли удивляться, что на просьбу начальства Натан Степаныч ответил всем своим согласием? Не только из боязни, что отказом оное оскорбится, сколько искренне желая помочь. Да и еще одна странность возникла за ним в последние годы, полюбились Натану Степанычу непростые дела, чтоб с заковырочкой, с тайным скрытым смыслом, со страстями, каковых, должно быть, в пустой его жизни не хватало. Вот и отправился он, будто бы в отпуск, а на деле – в усадьбу княжескую, с письмом рекомендательным и двумястами рублями серебром, выданными на расходы.

– Нехорошее место, – сказала баба, более не делая попыток сбежать. Она замерла, уставившись на Натана Степановича круглыми глазами, сделавшись вдруг похожей на ту самую рыжую курицу, которая ноне в корзине сидела смирно.

– И чем нехорошее? – поинтересовался Натан Степаныч.

– Нечистое.

Показалось ненадолго, что более ничего случайная эта свидетельница и не скажет, однако женщина, воровато оглядевшись, поманила Натана Степаныча за собой.

Отошли недалече.

– Если Васька спрашивать станет, вы ему скажите, что дорогу показывала… и про то, к кому на постой можно пойти, – попросила она, – а то он не любит, когда…

– Конечно.

Васька, видимо, тот самый мужик с кустистыми бровями, замерший у самых рельсов, поглядывал с недоверием, но беседе не мешал.

– Проклятые они, – с чувством произнесла женщина и прижала сухие руки к груди. – Старый-то князь, пусть и бают, что ведьмаком был, но человечным, добрым, а нынешние – все проклятые… они-то князя и сгубили.

– А поподробней можно?

Подробностей у Зинаиды – так звали свидетельницу – отыскалось превеликое множество, о них-то, а еще о письме князя Алексея Тавровского, которое начальник позволил взять с собою, и думал Натан Степанович, сидя на подводе. Споро стучала по наезженной дороге косматая лошаденка, дремала на копне сена старая собака… Новые Козлы приближались, а с ними, чуял Натан Степанович, приближались и собственные его неприятности.

Чем дальше, тем сильнее становился запах тухлого мяса.

А может, и вправду роман попробовать написать? Не славы ради или денег, но чтобы занять пустоту сердечную?

Ах, Алевтина Михайловна…

Иван пил.

Он помнил, что начал еще на похоронах, а то и раньше. Точно, раньше, когда Машка пропала. Он разозлился и запил, назло ей.

Вот чего ей не хватало?

Об этом Иван спрашивал у отражения, потому как в одиночку пьют только алкоголики, а он не алкоголик, у него настроение. Настроение это держалось до полуночи, и Иван успел ополовинить бутылку с коньяком, кем-то подаренную. Так уж вышло, что алкоголь дарили часто, а еще конфеты, будто он баба. Машка же вечно на диетах сидела, вот и скопились в доме немалые запасы.

К счастью?

Смешно думать о счастье, когда такое произошло… нет, Иван тогда не упился вусмерть, напротив, возникла у него безумная идея Машку найти и попросить прощения. Правда, Иван опять не чувствовал себя виноватым, потому как от рождения черствостью отличался, неспособностью понять движения тонкой Машкиной души. И он, отставив недопитый коньяк – а закусывал конфетами и вроде ничего так было – принялся обзванивать Машкиных подруг.

Врали. Говорили, что была… пила чай… и только-только уехала… в телефоне же батарея села… жалкие попытки прикрыть, но от чего?

Сами-то, небось, названивали…

Не дозвонились.

Машка не явилась и к утру, чего за нею прежде не водилось. Ссора ссорой – ругались, следовало признать, часто – а здравый смысл здравым смыслом. Вот куда она пошла? К родителям? Так они в другом городе обретаются, и о них Машка вспоминала редко. К подругам? Всех вроде обзвонил, стервы порядочные, это да, но вот навряд ли согласятся Машку приютить на день-другой.

Номер в гостинице сняла?

Квартиру на сутки? На это Иван надеялся, злость и обиду давил, и коньяк убрал, потому что работать надо. А для работы требуется голова чистая и ясная, прозрачная, как любила выражаться Машка.

Он ждал.

Названивал каждый час, а равнодушный голос в трубке отвечал, мол, абонент временно недоступен. И ему бы в полицию, да с заявлением… панику поднять, а он ждал.

Дождался вечера и только тогда отправился, потому что знал Машку. Вспыльчивая она, но отходчивая, и сутки где-то пропадать – это на нее не похоже… вот только не поверили.

– К любовнику поехала, – шмыгнул простуженным носом молоденький дежурный. – Или по подружкам прячется. Не волнуйся, сыщется твоя краля.

Сыскалась.

Почти через две недели сыскалась, когда Иван уже сам понял: произошло непоправимое. И это понимание мешало спать. Он ложился, закрывал глаза, притворяясь спящим, но сон не шел, и Иван вскакивал с постели, принимался мерить спальню шагами, выбирался на кухню, садился и курил в открытую форточку.

Машка раздражалась, когда он курил. Курение – это плохо. И Ивану следует бросить, заняться собой, спортзал начать посещать, а не только баню с друзьями… и он, давя окурок в фарфоровом блюдце, поневоле прислушивался, вдруг да раздастся звенящий Машкин голос.

Тишина.

И тапочки ее на каблучках, с розовыми помпонами тихо стоят в углу. Он не убирал ни тапочки, ни халатик с такими же помпонами и мехом, тоже розовым. Ни забытую на столе помаду… пудреницу приоткрытую…