Клеймо - [45]

Не помню, чтобы в самые чёрные дни мир предстал предо мной в столь отвратительном обличий! О такой ли ночи мечтал я, когда вечером шёл за этой женщиной вдоль трамвайных путей. Я собирался спасти падшее дитя из добропорядочной семьи. Излить своё горе. Свить в укромном месте Стамбула своё гнездышко. Я собирался воскресить это существо, в котором умер человек; возвратить его к жизни; заставить забыть те дни, когда она должна была бродить по улицам, подвергаясь унижениям и оскорблениям; сделать так, чтобы от нанесённых ей ран не осталось ничего, кроме, может быть, неизбежных шрамов. Я хотел совершить чудо. Два несчастных человека, на которых Стамбул наложил клеймо, начнут новую жизнь, очистив от скверны душу свою. Жалкий созидатель! Вот оно, твоё творение!

Глядя на женщину в предутренних сумерках, я понял, что предо мною труп, - это умерли мои надежды, мои мечты.

Я прикрыл полуголую женщину простыней и, как был, в одежде бросился на кровать. Голова гудела, тело дрожало от озноба. Я зажмурил глаза, которые обжигали слёзы обиды, и снова провалился куда-то в бездну.

Меня разбудил Лигор-ага. В руках у него была огромная миска:

- Я принёс ваш суп, Иффет-бей. Как бы не остыл. Ничего не соображая, я поглядел ему в лицо:

- Какой суп?

- Вы же просили суп из потрохов? Только что эта девка сказала: "Бей выпил лишнего. Просил поскорей принести суп из потрохов!"

- Я ничего не заказывал. А где она сама?

- Почём я знаю. Ушла. Она разве ничего вам не говорила?

- Нет, я спал.

- Вот стерва! Наверное, что-нибудь спёрла. Я бы её не выпустил, да она сказала: "Бей требует супа!" - вот я и поверил. Проверьте кошелёк, беим!

Кошелёк был на месте, но денег в нём не оказалось, семнадцать лир испарились. Часы она, видно, не решилась вытащить из жилетного кармана.

- Эх, беим, беим, - проговорил Лигор-ага, - разве с такими шлюхами можно связываться. Я ведь с первого взгляда понял, что это за птица. Надо бы в полицию заявить, да только неприятностей потом не оберёшься. Ведь это же отель! Да, теперь уж ничего не попишешь!

Глава сорок седьмая

Я служил в фирме уже второй год, когда однажды, вечером под праздник Рамазана, совсем неожиданно получил телеграмму от Музаффера: "Дело выиграно. Немедленно приезжай в Стамбул".

Я был поражён. Вертел телеграмму и так и этак, не веря своим глазам. Процесс тянулся уже много лет, и я потерял всякую надежду. Правда, брат в последние месяцы" часто писал мне, сообщая, что дело близится к концу. Месяц назад, когда я был в Стамбуле, он затащил меня к себе и долго рассказывал о всех деталях судебного разбирательства.

Поскольку Музаффер выказывал большую радость, я делал вид, что разделяю её, но, по правде говоря, мне не верилось, что всё это когда-нибудь кончится. Да и я не очень старался вникать в то, что говорил мне брат, покорно выслушивал его объяснения и, едва пробежав глазами бумаги и доверенности, подписывал всё, что мне подсовывали.

Увидя телеграмму, Джеляль очень обрадовался, он обнял и расцеловал меня.

- Ну, Иффет, ты спас свою шкуру. Я, наконец, могу быть спокойным за тебя, как отец, который удачно выдал замуж свою дочь.

Было решено, что завтра же я отправлюсь поездом в Стамбул. Мы просидели вместе допоздна. Занимаясь все эти годы торговлей, Джеляль стал чрезвычайно практичным. Он уже сделал кое-какие подсчёты, определил, сколько стоит теперь наш особняк и поместье, и сколько придётся на мою долю.

Однако действительность превзошла все ожидания. Поместье принесло куда больше денег, чем мы предполагали. Для такого человека, как я, это было настоящим богатством. С детства я никогда не думал о деньгах, не был алчным. К тому же я узнал, что такое нищета и голод, что такое радость, когда у тебя есть кусок хлеба. Эти деньги, словно свалившиеся с неба, меня сначала напугали, - о такой сумме я не мог даже мечтать.

И снова, как в самые тяжёлые дни моей жизни, на помощь пришёл Джеляль.

- Человек предприимчивый, - сказал он, - даже с таким небольшим капиталом может разбогатеть, вложив эти деньги в какое-нибудь прибыльное дело. Но ни ты и ни я не принадлежим к таким людям, которые способны пускаться на рискованные авантюры. Уж тем более ты - у тебя такой вид, будто ты перенёс тяжелую болезнь. Я всегда говорил: жизнь тебя так испугала, что ещё неизвестно, когда это пройдёт. Так что вложим пока деньги не в очень прибыльное, но зато верное дело.

***

Я поступил именно так, как посоветовал Джеляль. Только одному совету его я не смог последовать.

"Найди хорошую девушку и женись, - говорил он мне не раз. - Ты создан для семьи. Пойдут детишки, и ты забудешь обо всём на свете". - "Мне нужно сначала найти самого себя, - отвечал я ему с горькой усмешкой.- А там уж посмотрим". Но Джеляль не хотел понимать меня.

Я мог ещё ждать чего-то от жизни, но быть отцом — никогда. Я представлял семейный очаг иначе, чем другие. Отец, мать, дети должны любить друг друга самой чистой любовью, но как я мог требовать от них уважения, когда имя моё было запятнано. И если говорить правду, я привык к своему клейму, оно уже не казалось мне страшным. Я был равнодушен к тому, что знакомые люди считают меня бывшим вором. Но разве можно вынести, если так о тебе будут думать жена и дети.