Клейменные одиночеством - [10]

Она сонно улыбнулась, прижав ладошкой мою руку к своей щеке, медленно открыла глаза… и со сдавленным криком отшатнулась.

— Ты боишься меня? Думаешь, я пью твою жизнь? — догадался я. — Глупая… — поставил подсвечник на ступеньку, привлек ее к себе, обнял за плечи.

Я рассказывал о силе любви, побеждающей Дар, цитировал строки из Книги дорог… Глупо было верить, что первая же встреченная девушка окажется той самой — единственной, кто сможет остаться со мной навсегда. Но я был зеленым юнцом, уставшим от одиночества. И очень хотел верить. Ремесло Шаэнн меня не смущало: тех, кто сам выбирает судьбу, не клеймят, как скот. Но ее жизнь, в отличие от моей, можно было исправить. Казалось, все так легко решить, надо всего лишь рассказать, объяснить.

— Прости, — прошептала она, когда я замолчал. — Прости, я не смогу любить тебя. Я уже… я…

— Зачем тогда ты пришла? — я отстранился, посмотрел ей в глаза. — Тебя заставили… быть со мной?

— Нет, — Шаэнн опустила взгляд. — Я сама. Люди говорят, ты очень щедр…

— Тебе так сильно нужны деньги?

— Не мне… — она запнулась. — Один человек — очень, очень хороший человек — в беде, — она решилась поднять на меня глаза, в них стояли слезы. — Он продал себя на галеру. Чтобы выкупить меня из Дома. Если через два дня… если я не успею, его увезут — далеко, к морю, — и мы больше не увидимся.

— Ты любишь его, — я все понял.

Первое настоящее разочарование — это очень больно. Ничто не ранит сильнее, чем осколки разбитой надежды. Даже такой — наивной, несбыточной. Глупой.

Я дал ей денег — больше, чем требовалось. Отдал все до последнего солдена и ушел не прощаясь…

Теперь Вечноцветущая стояла передо мной — ничуть не повзрослевшая, точь-в-точь такая, как тогда, лишь одета иначе: платье из дорогого шелка, драгоценные каменья в волосах… Но воспоминания о былом не вызывали сожалений. Останься она со мной — и я никогда не встретил бы свою Лирну, мое звездоокое чудо.

— Здравствуй, Шаэнн. Ты снова подошла к Одинокому?

— Я больше не боюсь тебя, Север, — она усмехнулась. — Твой дар ведь не тянет жизнь сразу.

— Раньше ты этого не знала…

— Обществу, в котором я теперь вращаюсь, известно о вас больше, чем простолюдинам. А где есть знание — нет места предрассудкам, — я мог поспорить, но не стал. — Ты злишься на меня?

Я улыбнулся:

— Нет, Шаэнн. Я тебе благодарен, — она удивленно приподняла искусно подведенную бровь, и я пояснил: — Ты научила меня, что любовь сильнее страха смерти.

Она перевела взгляд на мое предплечье, провела изящным пальчиком по орнаменту брачного браслета.

— Ты все-таки нашел ее… Я рада за тебя.

— А ты? — на ее руках браслетов не было. — Успела тогда?

— Успела. Спасибо, ты очень помог, — она грустно улыбнулась. — У него все хорошо, недавно женился…

— Мне жаль, — искренне сказал я.

— Не надо, все правильно. Знаешь, почему нас зовут Вечноцветущими?

— Вы не стареете.

— Да. Всю жизнь цветем — но не плодоносим… Пустоцветы, — с горечью сказала Шаэнн. — А она родит ему ребенка.

Мне было жаль ее — прекрасную, вечно молодую, судя по всему — богатую… Мы тепло попрощались, как старые друзья — по крайней мере, мне казалось, что друзья прощаются именно так. Возможно, когда-нибудь встретимся. Прежде чем скрыться за углом, Шаэнн обернулась:

— Запомни еще кое-что, Север: даже настоящая любовь иногда заканчивается.

Я с улыбкой покачал головой. «Этого не может быть, Шаэнн. Настоящая любовь — вечна. Надеюсь, ты это поймешь».

Брешь

С наступлением сумерек и без того не слишком оживленный тракт совсем обезлюдел. Лишь душный ветер лениво раскачивал кроны деревьев, да косматые тени шарили по дорожным камням. Звуки леса заглушал низкий рокот, отдававшийся дрожью в груди. С трудом верилось, что кроме меня его никто не слышал. В ушах грохотало так, словно совсем рядом ревел мощный водопад. Впрочем, нувар подо мной тоже что-то чувствовал — нервно прядал ушами и шел вперед с явной неохотой. Я ласково похлопал его по шее, успокаивая. «Понимаю, Друг. Сам туда не хочу. Знал бы ты, насколько…» Треклятая брешь открылась, когда до дома мне оставалось не больше суток пути. Будь она поближе — наплевал бы на все и увиделся с женой и сыном, прежде чем мчаться затыкать чертову дыру, но Дар подсказывал: расстояние слишком велико. Пришлось поворачивать назад, в который раз откладывая долгожданную встречу. Нельзя было позволить бреши стать по-настоящему опасной. Она и так за неделю разрослась до угрожающих размеров.

Стало немного светлее: вместо леса по левую руку потянулись засеянные поля, залитые лучами закатного солнца. Порывы ветра приносили запахи дыма и навоза. Небольшая деревенька, обнесенная высоким частоколом, расположилась на пригорке. Ни людей, ни скота вокруг видно не было, но ворота на ночь еще не заперли. Я остановился у развилки, спешился и торопливо развьючил Друга. Мы были вместе уже почти трое суток, пришла пора расстаться. С грустью погладил благородноеживотное. Отличный ездовой нувар: сильные ноги, мощное тело с горбатой холкой, блестящий короткий мех темно-коричневой масти, широкий костяной щит[5] на лбу украшен резным орнаментом. Такой зверь стоит немалых денег, но продавать его я не рискнул. Конечно, крестьяне не стали бы перечить Одинокому, скинулись и купили бы… но потом могли пустить «проклятое» животное под нож или просто выгнать на съедение волкам. Мне приходилось видеть, как суеверный ужас заставлял людей делать и не такие глупости. А бесхозную скотину, объедающую кусты у плетня, наверняка кто-нибудь заметит и присвоит.