Клетка - [2]

Вторая комната была вся уставлена клетками с птицами. Тут шёл всегда такой гвалт и свист, такое сухое постукивание от перескакивания с жёрдочки на жёрдочку, что у непривычного человека кружилась голова; тут были: голосистые канарейки Гарца, виленские щеглы, с красно-ржавой шейкой, в чёрной шапочке с белой грудкой. Снегири, с чёрной головой, красными щеками, с чёрным коротким хвостом попугайчика; малиновки, с грудкой как бы окроплённой кровью, крошки корольки, с ярко-жёлтыми хохолками; чижи, в зелёных фрачках и много других певунов наших северных лесов сидели здесь в простеньких деревянных клетках. Это была приманка для гимназистов и молоденьких барышень: птичка дешёвая, немудрёная, которая скоро ручнеет и долго живёт; выше, ближе к выставке, стояли более нарядные клетки с привозными красавцами: бенгальские зяблики, с острым розоватым носиком, голубыми лапками, пурпуровой головкой. Сенегальские вдовушки, в чёрном оперении, с белой грудкой и ярко-золотым кольцом на шейке. Монастырки, блестяще-чёрные, с белым воротником и грудкой. Синие вдовушки самого истого ультрамаринового цвета. Пурпурно-красные кардиналы, подымавшие высоко хохол при виде каждого нового предмета.

В глубине комнаты аквариумы, фонтаны и туфовые арки.

В третьем отделении, узком как коридорчик, наверху расположились попугаи, внизу обезьяны. Тут были попугаи Старого и Нового света: краснопёрые Лорисы, Перюши, с длинным неровным хвостом, амазонские с яркими пятнами жёлтых перьев, австралийские, волнистые, зелёные, «неразлучки», какаду, на розовом и жёлтом подбое, простые серые, кричащие человеческим голосом, и — гордость и редкость всего магазина — гвинейский, чёрный попугай «Vasa», с маленьким клювом и лиловатым брюшком. Под крик и гам, свист и песни, в высоких клетках нижнего этажа, метались и кувыркались обезьяны всевозможных сортов. Крошечные «уистити», лёгкие как птица, весёлые и нежные; обыкновенные мартышки, с их гладкими, старчески-детскими лицами и гвианская пушистая собака-обезьяна с длинным и цепким хвостом. Из собак Шульц держал только одного громадного сторожа и самых маленьких, очень редкой породы Кинг-Чарльз[4], с головкой круглой как бильярдный шарик и широкими волнистыми ушами до полу; английских, чёрненьких «stern», которых так любят привозить в Россию наездницы цирка и держат в муфте или в кармане, где это маленькое создание занимает места не более, чем пара перчаток. Несмотря на такое разноплемённое, разнопёрое и разношёрстное население, в магазине всегда царил необыкновенный порядок и даже относительно чистый воздух. Посетители приходили туда с детьми, и Шульц, не спеша, не обижаясь на то, что иному нужно было только фунт канареечного семя, охотно рассказывал про особенности своих жильцов, их нравы, характер, заставлял говорить попугаев, вынимал обезьян из клетки, и часто какая-нибудь растроганная мамаша, совершенно неожиданно для самой себя уходила домой с черепахой, попугаем или обезьяной, пленившими её ребёнка.

Амалия Францевна своею аккуратностью и прирождённой немкам любезностью в отношении мужчин, занималась больше покупателями и, отпуская им золотых рыбок, растения и раковины для устройства аквариумов, всегда так мило смеялась, так искусно всё завёртывала своими белыми, красивыми руками, что как на благотворительных базарах или вовсе забывала дать сдачу, или ошибалась в счёте, конечно не в собственную убыль. Но когда в магазине появилось новое существо, крошечная, белокурая Линьхен, то казалось, весь подвал ещё более оживился. Её щебет, смех то сливался в общем хоре, то звенел на удивление всех обитателей. Первый подарок, который она получила от отца, был пушистый, тёплый коврик, который она всюду таскала за собой, присаживаясь то около той, то около другой клетки. Обезьяны давали ей лапу, гладили её по лицу и своими грустными глазами засматривались в её весёлые, ясные глазки. К пяти годам Лина хорошо знала породу и оперение птиц, но она продолжала бояться попугаев за то, что они кричали такими сердитыми голосами, не желали ей отвечать на вопросы, а повторяли одно и то же слово; не особенно симпатизируя рыбам за то, что они «моклые», она целые часы готова была простаивать около аквариума, глядя в его зелёную пучину; все сказки и песни, которые слышала она, невольно применялись у неё к миниатюрным гротам и дворцам крошечного царства; но маленькие собаки и обезьяны были её лучшими друзьями. Их крошечные, тёплые тельца, их розовый язычок, сверкающие глазки, которые так приветливо глядели на неё, всё это обоюдной любовью связывало сердца маленьких бессловесных с ребёнком. Лина почти ненавидела покупателей; она не могла понять, зачем отец дозволяет им уносить то того, то другого из её любимцев. Болезнь или смерть которого-нибудь из них тяжело отзывались на девочке; раз она сама захворала, убежав ночью из свой кроватки и просидев до зари у клетки обезьян, грея на груди маленького больного «уистити». С восьми лет Лина пошла в школу. Одним из главных стимулов её прилежания и успехов было распоряжение матери не пускать её в магазин до тех пор, пока она не приготовит уроков; хорошие отметки тоже принимались во внимание. В крошечной комнатке, у отцовской конторки, на высоком стуле сидела по вечерам белокурая Лина. Плохо укладывались в её головке хронологические цифры или какие-нибудь географические подробности; глаза её то и дело отрывались или от книги, или от атласа, и, откинув шелковистые кудри, она прислушивалась к звукам, доносившимся до неё из коридорчика. В кармане её было несколько орехов и леденец: она принесла их для своей любимой Мони N 3. Это были бразильские «игрунки»; первые две продались по очереди, и вся любовь девочки сосредоточилась на третьей, которая жила у них уже целый год. Купят или не купят эту Мони? Каждый звук чужого голоса, звон колокольчика входной двери, бросали девочку в трепет и жар, и когда, наконец, в 9 час. магазин был уже заперт, уроки добросовестно окончены, Лина могла усесться на своём крошечном коврике около клетки Мони N 3. Открыв дверцу, она выпускала зверька и, гладя её тёмную, соболиную шкурку, рассказывала ей все свои удачи и обиды школьной жизни, все затруднения с хронологией Меровингов и Карлов, толстых и лысых, а жадная Мони, уже отыскав своими проворными лапками её карман, доставала оттуда припасённые для неё лакомства. Заперев Мони в клетку, Лина шла к маленьким собачкам, расчёсывала их пушистую шерсть, снимала банты, которые на них надевали днём для привлечения покупателей.