Клетка и жизнь - [2]
Все самое главное, существенное, без чего нельзя заниматься никакой наукой, великой или совсем маленькой и скромной, было усвоено в те ранние годы в Вашей лаборатории. Например, Вы научили своих студентов, планируя любой опыт, первым делом обдумывать контроли. Помните, Вы всегда цитировали Лысенко, который на вопрос, где контроль, а где опыт, отвечал: «По результатам разберемся». Вы внушали нам, что чуть-чуть нечестные результаты ничем не лучше, чем полное вранье, а этот урок дорогого стоит.
А Ваше вечное:
До чего же назидание в рифму хорошо запоминается, особенно когда оно звучит у меня в ушах Вашим голосом.
По моим рассказам Вас полюбил мой сын и неизменно в третьем
лице называл Вас не «Васильев», как многие, а уважительно «Юрий Маркович», что звучало ужасно смешно и трогательно в устах американского мальчика, который никого больше в жизни не звал по имени-отчеству. В какой-то момент он приезжал к Вам, когда Вы гостили в Америке, и Вы рассказывали ему о чем-то важном и интересном, а мое сердце радовалось.
Спасибо Вам за то, чем Вы были для меня. Спасибо за то, что я вспоминаю Вас так часто, простите, что (как это всегда бывает) я почти ничего этого не сказала Вам, пока Вы еще могли меня услышать. Хотя хороша бы я была, если бы и попробовала. Один раз, помню, сделала слабую попытку поблагодарить Вас за что-то и в ответ услышала ехидное: «А ведь мог бы и ножичком» (из очередного анекдота, которых Вы знали безмерное число, и которые все (!) были смешные).
Никто из тех, у кого я работала с тех пор, не приблизился к Вам ни на миллиметр. Они были начальники, а Вы — Учитель. Самый любимый учитель, на всю жизнь.
Моя жизнь с Ю.М
>Леонид МАРГОЛИС. Доктор биологических наук; заведующий отделом межклеточных взаимодействий Национального института здоровья ребенка и развития человека (США); профессор факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ им. М. В. Ломоносова.
1. Для кого я пишу эти заметки?
Действительно, для кого? Мои соавторы и так знают все, о чем я пишу. И про атмосферу, в которой мы росли вблизи Юрия Марковича. И уж, конечно, про его научные достижения! Те, кто ими заинтересуется извне «нашего круга», могут прочесть статьи Ю. М. или книгу, которую он написал вместе с Сашей Бершадским, или открыть автобиографию Ю. М. А чтобы действительно адекватно описать атмосферу вокруг Ю. М. так, чтобы ее почувствовал сторонний читатель, требуются литературные таланты не чета нашим!
Так для кого я пишу? Ответ напрашивается сам — для себя. Оказывается, когда погружаешься в такие приятные и отчасти сентиментальные воспоминания, нынешняя жизнь с ее проблемами и неприятностями отходит немножко в сторону.
2. Я — везунчик
В жизни мне повезло. И продолжает везти! Первым важным везением был переход из «дворовой» 635-й школы во 2-ю математическую. Следующим везением было появление в моей жизни Израиля Моисеевича Гельфанда. Он появился на сцене в нашем школьном зале 2 сентября 1963 года. Невысокого роста, лысый пожилой мужчина. Наш учитель математики представил его как члена-корреспондента Академии наук Израиля Моисеевича Гельфанда и преподнес большой букет. Гельфанду в тот день исполнилось 50 лет! Он и его студенты стали курировать наш класс, поскольку там учился его младший сын Володя, ставший на много лет моим очень близким другом. Дружба с Володей привела меня в дом к Гельфандам на улице Губкина, а затем и на дачу в Перхушково. И где-то тогда и появился Юрий Маркович, а затем и его дочь — задумчивый подросток Лена.
С тех пор моя жизнь оказалась навсегда связана с Юрием Марковичем: и когда я работал в МГУ и ездил на семинары в Онкоцентр, и когда я уехал в Америку, он приехал ко мне в гости и выступал у нас в NIH, и когда он уже не мог сам ездить, а я, часто приезжая в Москву, неизменно приходил в гости у метро «Каширская», и когда я в последний раз навещал его в больнице, и после: на похоронах и панихиде, и сейчас, когда его нет, — я ощущаю его присутствие. С Ю. М. связано столько в моей жизни, что все время кажется, что я и сейчас могу приехать в их с Линой скромную (тогда казалось — роскошную!) квартиру и рассказать, что я делаю, какие статьи публикую, и выслушать его похвалу, за которой всегда следовал заряд острой критики, причем «в яблочко».
А в голове вспыхивают все новые картинки, слышатся голоса из далекого и не очень далекого прошлого. Удивительно, что память сохранила моменты вроде бы и совсем неважные.
3. Сотрудник Ю.М
К третьему курсу мехмата, на котором мы все учились, я стал ходить в лабораторию Белозерского в корпус А. Произошло это не без Ю. М. Как-то дома у Гельфанда, в присутствии Васильева, речь зашла о моем будущем. Гельфанд стал обсуждать ограниченность математики: дескать, бедная наука, всего только и может, что посчитать, как вращается один электрон вокруг атомного ядра. То ли дело биология, которая хоть пытается что-то понять. Проживи ты хоть сто лет, сказал Гельфанд, — математика как математика в биологии не понадобится: в лучшем случае как навык четкого мышления. В конце концов, хотя Юрий Маркович и выразил некоторые сомнения в ограниченности математики, результатом этого разговора стала договоренность, что Ю. М. пустит меня в лабораторию мыть посуду.
