Клеопатра - [12]

   — Спи, царевна, не то страшная Ламия-людоедка придёт и съест тебя!..

Маргарита заревела, сильно испугавшись. Тогда Хармиана вбежала в спальню, отчего-то сразу догадалась, что рабыня пугала девочку, и вот тогда-то ударила рабыню. Хармиана никогда не пугала свою воспитанницу, хотя порою досаждала ей нравоучениями нудноватыми.

Потом, когда Маргарита была уже большой девочкой, Хармиана говаривала, будто отец её, Хармианы, был знатным армянским вельможей при дворе царя Тиграна. На шее, на толстом плетёном шнурке шёлковом, уходящем в ложбинку между смуглых крепких грудей, Хармиана носила монетку с просверлённым отверстием. Несколько раз она показывала эту монетку Маргарите. В первый раз девочка спросила, взглянув на изображение на монете:

   — Это и есть твой отец?

Хармиана отвечала, что это царь Тигран. Но потом Маргарита, всякий раз, когда видела монету, спрашивала нарочно: «Так это и есть твой отец?» И Хармиана отвечала ворчливо, но покорно, что нет, это не отец, а царь армянский Тигран.

Царь был безбородый, на голове тиара, похож был на Хармиану.

   — Все армяне похожи друг на друга? — спрашивала Маргарита, поддразнивая нарочно свою воспитательницу.

   — Армяне красивее сирийцев и иудеев! — отвечала убеждённо Хармиана. — Мало нас и мы и вправду похожи друг на друга...

   — Твой отец был тоже безбородый?

Хармиана слышала в голосе девочки озорство, несколько даже и с оттенками жестокости и издёвки. Но она-то знала, что Маргарита на самом деле вовсе не жестока...

   — Нет, у моего отца были пышные красивые усы. Волосы он завивал в крупные кудри, смотрел, как орёл, благородно и смело. Одевался в одежду из плотного шелка, застёгнутую на пуговицы. Я была совсем маленькая, но я хорошо помню отца и других родичей, моих дядьёв, наверное; помню завитые бороды душистые, помню, как они ходили осанисто...

Хармиана говорила серьёзно. Лицо девочки также принимало серьёзное выражение:

   — А мать ты помнишь? А братьев, сестёр?..

   — У матери на голове, на чёрных волосах было длинное жёлтое покрывало, яркое, праздничное... — Кажется, голос Хармианы дрогнул. Или Маргарите почудилось... — Мать кормила меня из своей руки какими-то чёрными сладкими ягодами. Она улыбалась мне. Я помню, как она вкладывала в мой рот сладкие эти ягоды. Тогда мой язык невольно касался её пальцев. Пальцы её были нежные, как у женщины знатной, и чуть-чуть солоноватые. Потом я нечаянно лизнула одно из её колец, это было золотое кольцо... Я даже и помню, где мы жили в одном большом доме... — Хармиана будто увлеклась и будто говорила и не с Маргаритой, а сама себе рассказывала... — Это было в Артаксатах[12], в большом городе, в царской столице, на реке Араке... Тогда началась война, Рим напал на наше царство... Что говорить о моих братьях и сёстрах? Я полагаю, были у меня братья и сёстры!.. Помню, мы бежали, быстро шли по тропинке узкой в горах... Мать несла меня на руках... Помню и других детей, старше меня; это, должно быть, и были мои братья и сёстры... Потом я лежала без сна на одной большой кошме, у потухшего костра... Кажется, все спали. Рука матери обнимала меня... Потом — крики истошные, вопли женские и детские... Это разбойники подкарауливали беглецов из царской столицы и нападали на беззащитных женщин и детей. Тогда-то и похитили меня... А кому было защитить нас? Наши отцы пали в битве...

Позднее Клеопатра, уже почти взрослая, читала и слышала об этой войне Тиграна, царя Армении, с Лукуллом, полководцем Рима. Артаксаты, город, основанный по совету Ганнибала Артаксом, первым царём Великой Армении, освободившейся от власти Селевкидов, Лукулл называл «армянским Карфагеном» и всё повторял, что и Артаксаты, подобно Ганнибалову Карфагену, должны погибнуть! Но Тигран вступил в союз с Митридатом Понтийским, парфянцем. И Лукулл победил их обоих! Митридат покончил с собой, в триумфальном шествии Лукулла несли напоказ, чтобы видели граждане Рима, драгоценную корону — тиару Митридата. А Тигран в конце концов признал себя вассалом Рима. Но вот в эту вассальную зависимость некогда могучего армянского царя Хармиана ни за что не желала поверить!..

   — Да случилось это, случилось! — настаивала Клеопатра, уже почти взрослая. — И ты должна это знать, потому, что он сделался зависимым от Рима, когда ты уже нянчила меня, кроху!..

   — Нет, нет!.. — Странно видимо расширялись ноздри Хармианы, вдруг странно и как-то так порывисто вздувалась и опадала полная смуглая шея. Глаза блестели, будто полнились слезами, но нет, она не плакала... — Тигран убил себя!..

   — Какое убил?! Это Митридат!.. А Тигран повоевал-повоевал, да и предался Риму. Только и всего. И монета, с которой ты не расстаёшься, а я-то знаю, это римская монета, Вероника тебе подарила эту монету!..

Клеопатра, собственно, так и думала, что это римская монета, и что эту монету подарила Хармиане чуткая Вероника, пожелавшая порадовать няню младшей сестры... Вероника, она всегда хотела, желала радовать всех, делать подарки... Но Клеопатра-Маргарита сама не понимала, зачем дразнит Хармиану... Погордиться перед няней своими познаниями? Зачем? Да не намеревалась она гордиться, хвастаться!.. А что? Зачем?.. В сущности, Клеопатре хотелось проявить упрямство, на самом-то деле бессмысленное; хотелось дразнить, изводить Хармиану, и тоже бессмысленно, бессмысленно... И всё же Клеопатра не ожидала, что произойдёт внезапно такое с Хармианой, что Хармиана затопает ногами на одном месте, так странно, глухо, на ковре, и схватит свою воспитанницу за руку больно, подтащит к себе близко, и выхватит с грудей своих монету на шнурке, и полушёпотом, почти хрипом: