Клеопатра - [71]

Кстати, хотя в утро катастрофы опечаленные горожане кричали, что Бог-Освободитель покинул Александрию, их отчаяние продлилось недолго. Великодушие, которое проявил Цезарь, быстро убедило их в том, что Дионис продолжает их защищать и никогда не оставит. Уже на следующий день все были уверены: их поражение — всего лишь краткий эпизод в истории города. Кто знает, чего бог добивается и чего хочет: наверное, всегда одного и того же, возрождения славы Александра. Может быть, он сделает инструментом своей воли эту царицу — почему бы и нет? А если так, зачем им упорствовать в своей ненависти? В конце концов, Клеопатра победила, проявила такую стойкость, такую неколебимую целеустремленность. И потом, она тоже почитает этого бога, бога ее отца, и никогда от него не отрекалась, совсем напротив — всегда, как и Флейтист, верила в округлость мира, в могущество Того, кто придет издалека.

Царица не преминула воспользоваться этими новыми настроениями и уже через несколько дней после своей победы отдала приказ о восстановлении флота. Гавани и верфи наполнились шумом кораблестроительных работ; вскоре, в разгар весны, откроется морская навигация, и тогда торговые суда вновь начнут огибать Фаросский маяк. У городских ворот, привлеченные неотразимым обаянием Веселого Бога, появились первые караваны; а вслед за ними — коммерсанты, разносчики, мелкие торговцы, продающие все и ничего.

Короче говоря, жизнь вошла в привычную колею — беззаботная и стойкая в своей беззаботности, такая же или почти такая, какой была всегда. И разве это случилось не благодаря ему, Дионису Бесстрашному, Владыке дальних дорог? С Римом или без Рима, но мир продолжал крутиться на греческий манер и греческий язык звучал повсюду, от Гадеса[52] до Вавилона, от Массилии до устья Инда — а как же иначе, и потом, разве не по-гречески сам Цезарь нашептывал на ушко Клеопатре свои восхитительно-непристойные признания в любви?..

Тогда о чем беспокоиться, почему бы не вверить судьбу Египта ей, этой энергичной маленькой царице, которая так искусно окрутила римлянина? И, главное, зачем теперь лишать себя удовольствий, столь любимых Великим Волосатиком, — театра, маскарадных шествий, плясок под звуки флейты в кабаках Канопа, с портовыми проститутками, которые тоже нынче кажутся более веселыми, чем всегда (еще бы, после шести месяцев войны)? А на следующий день, когда все проспятся и уберут грязь, как приятно будет, словно в былые дни, заняться своей маленькой торговлей. Тем более что теперь у них есть новый партнер — римляне.

Когда слухи из дворца стали расползаться по городу и там тоже узнали, что царица пирует с Цезарем, увенчанным, как и она, венком из цветов, александрийцы, несмотря на недавнее поражение, вновь обрели весь свой былой апломб. На полуразрушенных улицах с новой силой вспыхнула надежда, потому что все понимали: гирлянды из роз на плешивом черепе победителя — не просто банальное выражение вежливости, чисто формальная уступка обычаям страны; нет, будьте покойны, после того как он лизался с царицей шесть месяцев подряд, этот римлянин плевать хотел на приличия! Все дело в том, что он лучше, чем кто-либо иной, Знает силу символов и никогда не прибегает к ним по недомыслию. Эта цветочная гирлянда на его сияющем кумполе есть тщательно продуманный знак, декларация намерений, целая программа. Программа, обращенная не только к Александрии, но и к Риму, и ко всему миру. Он, Цезарь, есть не кто иной, как Новый Дионис, бог-завоеватель, подобие Александра — вот что он хотел показать этой своей короной, а привлекает Цезаря в легенде о Великом Волосатике не столько карнавал или театр, сколько идея похода в Индию.

Вот каков истинный смысл этой цветочной гирлянды: император утверждает, что, подобно Дионису и Александру, обладает властью открывать пути в неизведанные земли, исследовать тайны округлости мира, примирять противоположности — латинян и греков, Рим и Александрию. Он, Цезарь, который первым пересек Океан Британии и достиг самой западной оконечности Запада, теперь дойдет до самой восточной оконечности Востока, и как раз сейчас, когда он покорил Александрию и обрюхатил последнюю наследницу фараонов, он приступает к осуществлению своей мечты — момент великого свершения, наконец, настал.

И вот всего лишь благодаря тому, что он показался в этой цветочной короне, Цезарь выиграл очередной тур игры: стал первым из претендентов на наследие Александра, которого жители Золотого города не подвергли осмеянию. Несмотря на то, что он продолжал нежиться в постели их царицы и в ближайшее время — так, по крайней мере, казалось — не собирался эту постель покидать, горожане его уважали. И не только потому, что он их победил. А, главное, потому, что Клеопатра, в том феноменальном спектакле, который она разыгрывала после окончания войны, каждым своим действием и жестом показывала: это она, женщина-фараон, и никто другой, подарила римлянину мечту основателя города, и без нее ни один смертный, будь то даже Цезарь, не мог бы претендовать на возрождение этой мечты.

Тем не менее она вовсе не собиралась отводить императору какую-то иную роль, нежели роль любовника; удовлетворилась тем, что приказала воздвигнуть на берегу моря монумент в его честь — действительно великолепный монумент, смесь греческой архитектуры и колоннад фараоновского Египта (такой стиль был характерен для многих дворцов Александрии). А второго из маленьких Птолемеев — он был последним уцелевшим змеенышем, двенадцати лет от роду, и еще ничего не понимал ни в своей семейной истории, ни в событиях недавней войны, ни тем более в особенностях Рима и Александрии — поспешила сделать своим супругом, с соблюдением всех необходимых процедур (хотя сам брак оставался чисто формальным), и в честь этого события даже дала ему второе имя: «Любящий сестру», иными словами, пожизненная марионетка, обязанная исполнять все ее желания, полное ничтожество.