Клеопатра - [21]

* * *

Все знают, как дети улавливают угрозу: по случайным словам, по крикам, которые их пугают, — подобно животным, вдруг замирающим в неподвижности, почуяв опасность; и в этой тишине, в которой живут только они, дети, из этого понимания, которое не есть понимание в обычном смысле, рождаются великие страхи и неистребимые предубеждения. Для Клеопатры первым сигналом тревоги было слово «римляне». Но когда приходили сообщения о том, что римские легионы собираются пересечь пустыню, что их галеры курсируют в водах Иудеи или Киренаики; когда она задавала вопросы и ей объясняли, что заставило этих людей с Запада рыскать у рубежей ее страны; когда в ее присутствии вспоминали цепь катастроф, фатальных неизбежностей, наслаивавшихся одна на другую, как те дворцы, в которых она родилась, — в разговорах каждый раз всплывало одно имя, не римское, а греческое и даже семейное: имя Птолемея VIII, прадеда-толстяка, похороненного рядом с другими царями в тени гробницы Александра; и вместе с именем оживала вся история тирана, умевшего только предаваться блуду, пить и обжираться, Птолемея Благодетеля, которого называли также Злодеем и Пузырем, — потому что все несчастья семьи проистекали даже не столько от римлян, сколько от этого чудовища.

Непросто было разобраться в этом клубке махинаций: полвека Пузырь занимался тем, что настраивал свою жену и племянницу против ее матери, его сестры; потом — ее сыновей против ее дочерей, ее дочерей друг против друга, племянников против теток, их дядей против всех на свете; и не только в Египте, но на каждом побережье, в каждой пустыне, где у него имелись родственники, появившиеся на свет в результате насильственных браков и принудительных разводов под угрозой смерти, где он заключал союзы с одними против других, закладывались основы многих будущих вероломных интриг. Ситуация настолько усложнилась, что Птолемей VIII — Пузырь — в конце концов сам в ней запутался. Ему пришлось оставить свой трон, что, впрочем, не помешало ему потом занять его снова. В обоих случаях его спасли римляне. Это он призвал их на помощь в то время, когда у них было полно дел в других местах. Они легко дали себя уговорить и быстро урегулировали все конфликты, в точности так, как он того желал, то есть к его выгоде. Однако, как ни странно, римляне, хотя и могли тогда аннексировать Египет без всяких судебных процессов, не сделали этого.

Это была ловушка, причем настолько коварная, что не захлопнулась сразу, а закрывалась постепенно, по мере возрастания высокомерной дерзости тирана; и в самом деле, в притворном бескорыстии своих новых друзей Птолемей Пузырь усматривал результат воздействия на них его (как он считал) божественной натуры, признание его — потомка Александра — превосходства и, главное, блестящий успех его махинаций (ведь в этой сфере, как и во всем, что касается любострастия и обжорства, ему, как он думал, не было равных).

Семья Лагидов была настолько поглощена внутренними интригами, что и родственники Пузыря тоже не замечали ничего подозрительного; их даже не оскорбляло, что, разбирая их дрязги, римские военачальники держались с тем же внешним безразличием (за которым скрывалось неодобрение), с каким pater familias[16] обычно успокаивает разбушевавшихся женщин, — а ведь у потомков Волчицы подобное поведение есть форма выражения крайнего презрения. В ослеплении, до которого их довел тот театр, где все они были актерами, Лагиды понимали лишь одно (и это вполне их устраивало): они могут продолжать потрошить друг друга. Они считали римлян солдафонами, бездушными и неискусными завоевателями, которые не сумеют продвинуться слишком далеко — во всяком случае, никогда не превзойдут Александра.

Итак, никто из семьи Лагидов не понимал, что кажущаяся беззаботность римлян была лишь стратегией: занятые перевариванием — а этот процесс не обошелся без мелких неприятностей — недавно поглощенных ими Карфагена и Греции, римляне не торопились ввязываться в новую авантюру; на берегах Тибра нашлось немало ворчунов, которые брюзжали, что Рим уже перестал быть прежним Римом. Несмотря на то, что все трое обладали несравненным инстинктом хищного зверя, ни Пузырь, ни две его жены, Клеопатра-Сестра и Клеопатра-Супруга, не смогли разгадать тактику Волчицы: тактику, которая состояла в том, чтобы хорошо изучить жертву, прежде чем на нее нападать, и чтобы проявлять тем большую осмотрительность, чем сильнее искушение, — особенно если объект охоты, как в случае с Египтом, представляет собой гибридное существо. Римляне просто-напросто проявляли осторожность; они выжидали своего часа, и им некуда было торопиться.

* * *

Один из них, Сципион Эмилиан, даже заставил себя нанести визит Птолемею Пузырю, несмотря на отвращение, которое внушал ему этот тиран, чьих дальних родственников он победил в Македонии. Это была просто ознакомительная поездка; однако Пузырь в своем чрезмерном тщеславии усмотрел в ней знак особого уважения к своей персоне и прямо-таки раздулся от важности.

Сципион прощупывал почву такими методами, какие использовал бы на его месте любой крестьянин из Лация; он пожелал все осмотреть — дворцы, гробницы, житницы, склады, бухты Александрии, сельскую округу. Он зорко все подмечал, составил сжатый перечень ресурсов страны и уехал, не взяв с собой ничего и даже — на тот момент — не приняв никакого решения.