Клеопатра - [161]

Но Клеопатра не желала об этом думать; она упорно игнорировала и тот факт, что сообщение с Египтом всецело зависит от надежности созданной Антонием длинной линии укрепленных портов, которая тянулась от Корфу через Крит к Киренаике. Корфу они безрассудно оставили перед наступлением зимы, и Агриппа поспешил занять остров; теперь ему достаточно было овладеть еще хотя бы одним из этих фортов, и вся их линия обороны рассыпалась бы, как карточный домик.

И все же царица упорно отрицала приближение катастрофы; а ведь обычно именно потому, что люди закрывают глаза на возможность изменения ситуации к худшему, это худшее в конце концов происходит.

* * *

Мы ничего не знаем о том, как она жила на протяжении этих шести месяцев, проведенных в армии Антония, как приспосабливалась к лагерному порядку, к суровой военной дисциплине. Известно лишь, что ни одно решение не принималось без ее согласия и что ее тело, как и ее дух, успешно противостояли всем обрушивавшимся на лагерь несчастьям: дизентерии, жажде, малярии и, главное, отчаянию. С начала марта и до момента битвы, до конца августа, почти все поступавшие в штаб известия были плохими. Еще до открытия морской навигации Агриппа, во главе эскадры Октавиана, совершил бросок к Пелопоннесу и захватил врасплох крепость Метону, находившуюся в центре оборонительной линии Антония. Царь-мавр, начальник тамошнего гарнизона, пал в сражении. В результате одной этой операции Агриппа нарушил их сообщение с Египтом.

С этого момента армия Антония могла кормиться только за счет поборов с греческих территорий. Однако, вопреки его ожиданиям, местное население не хотело идти ему навстречу: греки как будто забыли, что являются подданными Римской империи, и не желали голодать ради того, чтобы набить желудки солдат, сражающихся в междоусобной войне. Пришлось прибегнуть к реквизициям; работать носильщиками принуждали всех способных к этому людей, которых удавалось найти, — вплоть до случайных путников на дорогах.

Потом в течение нескольких недель Агриппе удалось захватить большую часть фортов Антония, расположенных вдоль береговой линии Греции: Левкаду, Патры, Итаку, Кефаллению, Коринф, Закинф. На сторону противника переметнулась и Спарта. Крит пока еще оставался верным Антонию; но на его помощь нельзя было рассчитывать: поговаривали, будто в его войсках и среди его жителей имеются сторонники как той, так и другой партии. Из всех своих позиций Антоний сохранил, кроме Актия, только мрачный залив на юге Пелопоннеса, у мыса Тенар.

Получив это известие, Октавиан, который до тех пор из осторожности не покидал пределов Италии, решил пересечь море вместе со своими легионами. Ему это удалось без труда, и вместе со своей двадцатичетырехтысячной армией он начал продвигаться к входу в залив, в котором все еще стоял на якоре флот Антония.

* * *

Но даже в этот момент, когда опасность, наконец, обрела отчетливую, осязаемую форму, царица упрямо противопоставляла фактам свой разрушительный смех. Узнав, что Октавиан, по пути к их лагерю, остановился в местечке Торина — на ее языке так называлась ложка с длинным черенком, которой размешивают рагу или кашу, — и заметив, что Антоний помрачнел, она бросила ему одну из своих шуточек, имеющих непристойный подтекст: «Ничего страшного! Пусть себе сидит задницей на мешалке!»

А между тем Октавиан подходил все ближе; и в одно прекрасное утро они увидели, как он разбивает свой лагерь прямо напротив них, на другом берегу залива, там, где имеется открытая бухта, в которой и бросили якорь его суда. Со своего холма он мог наблюдать за происходящим вокруг; туда не доходили ядовитые испарения с залива и не долетали комары; наконец, в отличие от людей Антония, солдаты Октавиана не страдали от жажды: недалеко от их лагеря из земли бил источник.

Однако не в этом заключалось самое худшее: главное, флот Антония все еще находился в глубине залива. Антоний хорошо укрепил свою позицию, но факт оставался фактом: поскольку армия и эскадра Октавиана контролировали выход из залива, он, Антоний, оказался в положении осажденного, а его флот был блокирован.

* * *

Осознал ли Антоний свою ошибку, понял ли, что предстоящее столкновение не будет иметь ничего общего с двумя великими сражениями времен гражданских войн — битвами при Фарсале и при Филиппах? Судя по всему, нет: вплоть до начала августа он, кажется, не сомневался в том, что вовлечет Октавиана в сухопутное сражение и разгромит его тем же способом, каким Цезарь уничтожил Помпея, а сам он, десять лет назад, — Брута и Кассия.

Поэтому он возвел вторую линию укреплений, привел в порядок все свои оборонительные сооружения, но по-прежнему не обращал внимания на ядовитые испарения ближайших лагун, заражавшие его лагерь; он также не придавал должного значения тому факту, что весной и летом туман над заливом мешает следить за передвижениями противника. Клеопатра же, как обычно, поддерживала его иллюзию, позволяла ему думать, что он сумеет навязать Октавиану удобный для себя план действий и уничтожит его, как многих своих прежних противников, посредством блестящей кавалерийской атаки.