Клеопатра - [16]

Однако для того, чтобы величие имен не потускнело на протяжении веков, необходимо время от времени обновлять их набор. Потомки Лага этим правилом явно пренебрегали; в последнее время умножилось число Клеопатр Великолепных. Например, над колыбелью новорожденной девочки, нашей героини, склонялись сразу две женщины с таким именем: мать и старшая дочь.

Третий ребенок в семье. Третья дочь. А нужны сыновья. Следует как можно скорее позаботиться об этом, чтобы не навлечь на себя гнев царя: все Птолемеи непредсказуемы, это их родовая черта, характерная для них в такой же мере, как орлиный нос. Клеопатра же — это имя значит «Слава отца» — пусть будет последним младенцем женского пола. Первая часть ее имени передает понятие «молвы», которая распространяется и заставляет помнить о человеке, делает его знаменитым на протяжении многих веков; это слово родственно имени Клио, музы истории. А с прозвищем для царевны пока можно подождать. О нем подумают позднее.

Если вообще будет это позднее. Сейчас главное для Славы отца — выжить. Главное, чтобы ее маленькое тельце научилось сопротивляться зимним ветрам и, что еще важнее, летним лихорадкам, возникающим из-за того, что жара портит молоко в груди кормилиц и плодит болезнетворную нечисть в водоемах; не говоря уже о том, что девочка не должна стать жертвой внезапных приступов исступления, которые порой овладевают жителями Александрии и заставляют их бросаться на штурм дворца.

Выжить, вырасти — от нее не ждут ничего другого, от этой последней Клеопатры из рода Лагидов. Не ждут до тех пор, пока ей не исполнится пятнадцать-шестнадцать лет. То есть пока она не достигнет возраста, когда сможет убивать или быть убитой. Значит, впереди еще много времени, чтобы вернуться к разговору о ее прозвище. В семье принято именно в этот момент оценивать качества дочек — в момент, когда уже видно, имеешь ли дело с будущей царицей или с маленькой безобидной гадючкой. Это определяют по одному-единственному признаку: наносит ли девушка удар первой или позволяет ударить себя, уничтожает ли других или другие уничтожают ее. Слава или небытие, ничтожество, — иного выбора нет. Чтобы читатель понял суть этого принципа, имеет смысл напомнить ему некоторые факты, касающиеся других Клеопатр.

* * *

Но сначала давайте обратимся к темному прошлому, гораздо более давнему, нежели те времена, когда Птолемей сын Лага (основателя рода Лагидов) стал сопровождать Александра в его поездках по Северной Греции. Рассказывают, что во все времена эти горы, эти болота, эти леса были прибежищем опасных магов, колдунов, способных исторгнуть слезы у камней и улыбки у звезд, заставить Солнце двигаться в обратном направлении, а Луну — родить своего двойника; и что, желая утолить свою жажду мести, они не останавливались ни перед какой хитростью, чародейством или убийством. По этим местам — Фракии, Фессалии, Македонии — бродила некогда колдунья Медея, сея на своем пути самые ужасные преступления, включая убийство собственных детей; на том же диком Севере, где еще во времена Александра водились львы, погиб, согласно легенде, волшебник Орфей — его убила и разорвала на части орда обезумевших от ревности женщин. Наконец, как повествуется в сказке, одна из тамошних чародеек похитила супруга первой Клеопатры, дочери Северного ветра, которая на свою беду вышла замуж за царя Босфора; муж вскоре отверг ее, несмотря на то, что она родила ему двух сыновей. А ее соперница-колдунья выколола детям глаза и велела закопать их в землю живыми вместе с матерью.

Кровавые жестокости тех изначальных времен успел увековечить Гомер, а потом наступила эпоха более мягких нравов. Но только Македонию эта перемена не затронула: там и через пять веков, во времена Александра и его военачальников, нравы нисколько не изменились, хотя наука и философия уже начали менять представления людей об окружающем мире. На всем протяжении своего безрассудного предприятия, невзирая на страстное желание раскрыть тайны Земли и управлять ею на основе разума, этот юный белокурый герой был подвержен тем же внезапным приступам гнева, от которых некогда страдал Ахилл, отличался той же злопамятностью, что и Аякс, и имел мужественных товарищей, похожих на гомеровских героев. Несомненно, нужно было родиться (как родились он и Птолемей) на самой границе с варварским миром, чтобы отважиться на то, на что никогда не решились бы граждане Афин или Коринфа, — чтобы найти в себе силы для встречи с неизвестным.

Македония, Фракия, Фессалия; земли ветров, жгучей ненависти, черной магии; темная оборотная сторона Греции… С тех пор как первый Птолемей водворился в Египте, они не переставали осенять своей тенью александрийский дворец. И хотя потомки Лага из простых степных жителей превратились в кичливых морских владык, которые снаряжали самые роскошные во всем Средиземноморье корабли; хотя теперь, казалось бы, они могли расслабиться, наслаждаясь бесконечно пленительной Дельтой; хотя они без особого труда собирали лишь для себя одних сказочные богатства, ежегодно даруемые Нилом, они сохранили память о своей прародине; по прошествии стольких веков после «Илиады» и «Одиссеи» они демонстрировали все ту же смесь жестокости и змеиного коварства, которая была характерна для гомеровских персонажей. А следовательно, римляне ошибались, когда ругали их за «изнеженность»: на самом деле Птолемеи были настолько звероподобны, что хулители просто не могли разгадать их истинную сущность. За фасадом, производившим впечатление дремотной роскоши, Птолемеи продолжали вести жизнь хищников, опытных в устройстве ловушек и в откровенном разбое. И хотя они восхищались классическими Афинами, городом, упорно искавшим путь к равновесию и к истине, демократия всегда представлялась им приятной экзотикой. Бряцание оружия и гром славы всегда слышались в именах Лагидов — всех, начиная с царей, этих Птолемеев, чьи имена (в которых, кстати, сохранилось архаическое «т», прямо пришедшее из бурного стародавнего прошлого) непосредственным образом намекали на πόλεμος, «войну»