Клаузевиц - [63]

Предложение Клаузевица сводится к тому, чтобы организовать оборону на фронте южной Германии и ограничиться коротким наступлением для захвата Бельгии.

При этом наступлении можно будет рассчитывать на расслоение в рядах бельгийского народа, в котором еще существует свергнутая революцией партия оранжистов, а также на помощь Голландии и, возможно, Англии. Бельгия явится причиной, целью и ставкой в этой войне. Удержание Бельгии представляет большие удобства, так как не расширяет фронта, который должна оборонять Пруссия, и является ценным залогом для ведения мирных переговоров. Раз удобный момент в августе 1830 года для войны на сокрушение Франции оказался упущенным, надо теперь удовольствоваться постановкой ограниченной цели.

Этот третий план Клаузевица свидетельствует об учете политической обстановки и об отсутствии догматизации им наполеоновских приемов сокрушения как пригодного во всех случаях рецепта ведения войны и вместе с тем характеризует, как и первые два, его политику борьбы с революцией.

Из своего затворничества Клаузевиц вышел за год до смерти, в августе 1830 года. Июльская революция во Франции, крайне обострившая положение во всей Европе, заставила прусского короля подумать о том, кому вверить командование прусскими войсками в случае войны против Франции или близкой к восстанию Польши. Реакционные генералы не имели никакого авторитета и были явно непригодны. Способности и авторитет были у отброшенных в оппозицию генералов — Гнейзенау и Грольмана. Грольман был моложе и очень талантлив, но Гнейзенау был более сговорчивым, и имя его звучало более громко в широких массах. Выбор остановился на Гнейзенау. Последний не мог обойтись без Клаузевица в роли начальника штаба.

В августе 1830 года Клаузевиц был назначен начальником 2-й артиллерийской инспекции в Бреславль; около Бреславля жил в своем имении Гнейзенау, и Клаузевицу было поручено уговорить его согласиться командовать прусской армией против Франции, если развитие революции приведет к войне. Клаузевиц это поручение выполнил, и зиму 1830–1831 года провел с Гнейзенау в Берлине, где происходили совещания с военным министром, известным нам уже по Кобленцу фон-Гаке и начальником генерального штаба Краузенеком. Это новое назначение Клаузевица и объясняет составление им второго и третьего планов войны с Францией, приведенных выше.

Между тем обстановка изменилась: жгучая опасность стала грозить Пруссии не со стороны Франции, а со стороны Польши. В феврале 1831 года русская армия под командованием Дибича была отражена поляками вблизи Варшавы, под Гроховым. При конечном успехе поляков можно было ожидать восстания и в польских землях, вошедших в состав Пруссии: польское население было взволновано в крайней степени; при успехе же русских войск, которые перешли в новое наступление севернее Варшавы, польская армия, возможно, отошла бы на прусскую территорию и попыталась пробиться через Богемию во Францию. В виду этого Гнейзенау в начале мая 1831 года отправился в Познань для командования прусской обсервационной армией на польской границе; Клаузевиц поехал с ним как начальник штаба.

Созерцательная жизнь Клаузевица была таким образом прервана; положение его как человека, чуждого прусскому государству, начинало сглаживаться, но Клаузевиц был уже на пороге смерти и к своей теоретической работе больше не приступал: уезжая в Бреславль в августе 1830 года, он запечатал свои рукописи в конверты и больше их не раскрывал. Гнейзенау было семьдесят лет; штаб считал его еще молодым, но Клаузевиц расценивал его как старика, лишенного твердости и пыла, — качеств, которыми он был полон в годы освободительной войны.

И для самого Клаузевица годы кабинетного сидения не прошли даром. Ему приходилось часто ремонтировать свое здоровье на курортах. Уже в 1822 году у него был легкий удар, после которого он некоторое время плохо владел правой рукой.

Новый возврат к деятельности, случайно бросивший Клаузевица на ведущий пост по борьбе с европейской революцией, ни в какой мере не прельщал его. Он писал 28 мая Марии: «хорошие дни нашей жизни уже миновали. Высшим благом в моих глазах было бы удалиться с тобой далеко от людей. Мне совсем не нравится ни занимаемое мной положение, ни стоящие передо мной задачи. Я напускаю часто на себя веселость и заставляю себя довольствоваться мелкими развлечениями, чтобы найти в себе силы продолжать работу, но в глубине сердца меня одолевает великая печаль».

В письме 9 июня значится: «единственным утешением для нас является то, что нам недолго осталось жить и что у нас нет детей».

Еще характернее письмо от 29 июля, полное отчаяния: «если я умру, дорогая Мария, то это ведь входит в мою профессию. Не печалься очень о жизни, которая много дать больше не в состоянии. Всюду торжествует глупость, и ни один человек не в состоянии противостоять ей, точно так же, как холере. Когда умираешь от холеры, по крайней мере не страдаешь так, как когда умираешь под натиском человеческой глупости. Я не могу тебе выразить, с каким презрением к человеческим суждениям я ухожу из этого мира. Меня глубоко огорчает, что я не мог достаточно обеспечить тебя. Но моей вины в этом нет. Дорогой ангел, благодарю тебя за помощь, которую ты мне оказала в жизни».