Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - [68]

Сходный механизм находится в центре той «моральной революции», которую «Время секонд хэнд» регистрирует на постсоветском пространстве, где также происходит изменение представлений о достойном и бесчестном. Например, если ранее считалось достойным быть «интеллигентным» (то есть сдержанным в отношении материальных ценностей и, наоборот, заинтересованным в «высоком»), то теперь «код чести» определяет финансово успешная группа, говорящая об остальных так: «У кого нет миллиарда, могут идти в жопу»[329]. Такое изменение представлений о достойном становится глобальным сдвигом для миллионов людей, так как при помощи новых категорий оцениваются прожитые ими жизни. Оказавшись «лузерами», многие ощутили себя в ситуации позора, бесчестья, потери смысла. Как известно, в начале 1990-х возросло количество самоубийств среди пожилых людей; Алексиевич рассказывает, опираясь на интервью и газетные публикации, историю гибели защитника Брестской крепости Тимеряна Зинатова.

Являясь ветераном войны, героем, Зинатов регулярно посещал Крепость, где был почетным гостем, участвовал в торжествах, встречался с однополчанами и дарил сотрудникам торты. В сентябре 1992 года он также приехал в Брест из Сибири, побродил, попрощался перед отъездом с работниками музея, а следующим утром им сообщили из транспортной прокуратуры, что вечером того же дня он бросился под поезд. При нем нашли 7 тысяч рублей на собственные похороны и записку:

«…если бы тогда, в войну, умер от ран, я бы знал: погиб за Родину. А вот теперь от собачьей жизни… я хочу умереть стоя, чем на коленях просить нищенское пособие для продолжения своей старости… Средства оставляю… надеюсь, на закопание хватит… гроба не надо. Я в чем есть, той одежды хватит, только не забудьте в карман положить удостоверение защитника Брестской крепости – для потомков наших. Мы были героями, а умираем в нищете! Будьте здоровы, не горюйте за одного татарина, который протестует один за всех: “Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!”» (с. 195).

В чем суть выраженного в этой записке душевного страдания, столь невыносимого, что оно оказалось несовместимым с жизнью? С одной стороны, ее автор сетует на «собачью жизнь», нищенское пособие и т. д. Произошедшее в начале 1990-х снижение уровня жизни населения было катастрофическим (падение производства оказалось бóльшим, чем в годы войны и революции), однако лишения это поколение переживало и раньше и даже гордилось этим. Важен контекст, в котором погибший их видит: «Мы были героями, а умираем в нищете!» Ветеран войны рассматривает «нищету» не как испытание, а как обессмысливание прожитой жизни и перенесенных его поколением страданий. «Вместо Родины – большой супермаркет» (с. 24), – говорит другой собеседник. Вспоминая время позднего социализма, т. е. относительного благополучия, многие рассказчики упоминают, что «питались картошкой и макаронами», что кажется странным: советский быт не был богатым, однако не был и настолько скудным. Важно, что за признанием в бедности следует утверждение, что в той («бедной») жизни мог быть смысл: «Никто не убедит меня, что жизнь дана только для того, чтобы вкусно есть и спать. А герой тот, кто купил что-то в одном месте, а продал в другом на три копейки дороже. Нам сейчас это внушают… Выходит, глупцами были те, кто отдал свою жизнь за других. За высокие идеалы» (с. 99). Апелляция к «бедности» оказывается риторическим приемом, способом сказать что-то важное о себе, приписать себе мотивы высшего порядка и таким образом вернуть себе «честь».

Для интерпретации самоубийства Зинатова, а также «советской бедности» язык чести (достоинства) имеет первостепенное значение благодаря наличию связи между достоинством, уважением со стороны окружающих и идентичностью. Честь – категория, соотносимая с понятиями честности, следования правилам игры и верностью обязательствам по отношению к сообществу, – непосредственно связана со статусом в сообществе, так как предполагает уважение со стороны других его членов. Наша социальная идентичность содержит необходимость в признании, и мы стремимся следовать коду чести, что обеспечивает сохранение достоинства и репутации внутри сообщества: при совершении поступка для нас значимо признание того, что мы поступили морально согласно (групповому) коду чести и таким образом избежали позора. Во время постсоветской «моральной революции» происходит изменение кода: то, что раньше было основанием для гордости, может перестать быть таковым в новых условиях. Тимеряну Зинатову, у которого, очевидно, идентичность «героя» оказывается первичной, тяжело именно унижение, потеря достоинства, превращение в «лузера», и он предпочитает смерть бесчестью, причем делает свой последний поступок макимально символическим, расставаясь с жизнью там, где – цитирует Алексиевич газетную публикацию – «никто и никогда не сомневался, что они были героями настоящими, а не придуманными» (с. 194).

История гибели человека, не вынесшего бесчестья, дает ключ к пониманию и более широкого контекста. Изменение с распадом социализма статуса ветеранов войны (а также других прежде уважаемых сословий) происходит вследствие пересмотра «смысла» войны, победа в которой прежде являлась одним из главных моральных обоснований советского проекта. С одной стороны, тому были объективные причины: открылись архивы, появились новые свидетельства, стало возможным обсуждать закрытые прежде темы. Выяснилось, что людей посылали на заведомую гибель сотнями тысяч, что были военные изнасилования, заградотряды и многое другое (и – да – история Брестской крепости не совсем такова, как писали о ней Сергей Смирнов и Борис Васильев). «Под подозрением» оказались чуть ли не все, жившие в то время, что стало разрушительным для достоинства миллионов, учитывая значимость войны в советской официальной истории, личной и семейной памяти связанных с ней поколений, а также их потомков.