Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова - [253]
Разумеется, далеко не все рецензенты при разговоре об «Арлекинах» злобно скрежетали зубами и свирепо кусали престарелого мэтра. Репутация автора «Лолиты» была слишком высока и весома, чтобы не оказывать мощного влияния на критиков. Правда, положительные отзывы на этот набоковский роман, как на подбор, вышли какими-то вялыми и неубедительными и по большей части представляли собой доброжелательный пересказ фабулы. Подобным пересказом Набокова одарили: незлобивый Джон Апдайк, поставивший «Арлекинов» выше «Ады» и «Просвечивающих предметов» (Updike J. Motlier Than Ever // New Yorker. 1974. November 11. P. 209); Джон Скау, назвавший роман «одной из самых озорных и забавных книг» Набокова (Skow J. Butterflies Are Free // Time. 1974. October7. P. 65); В.С. Притчетт, единственной серьезной ошибкой автора посчитавший советскую одиссею героя-повествователя (Pritchett V.C. Nabokov's Touch // NYRB. 1974. November 28. P. 3) и Питер Кеннел (Quennell P. Autobiographical fiction // Books and bookmen. 1975. Vol. 20. № 11 P. 32–33). Последние два критика, будто сговорившись, принялись вдобавок рассуждать о стернианстве Набокова. Впрочем, и их признание «Арлекинов» не было безоговорочным. И Кеннел, и Притчетт сочли, что «Смотри на арлекинов!» не является лучшей вещью Набокова, а эффект от радужной рецензии Джона Скау был изрядно подпорчен издевательской подписью под фотографией семидесятипятилетнего писателя: «An obsolete variant of kern»[243].
Даже Марк Слоним, по своему обыкновению не скупившийся на лестные эпитеты и похвалы в адрес Набокова: «„Посмотри на арлекинов!“ [перевод названия, предложенный Слонимом] — блистательный, остроумный, занимательный и, пожалуй, наиболее доступный из его романов», — нашел неудачными последние главы — «особенно описание паралича героя и его третьей и четвертой жен, играющих безмолвные роли водевильных статисток. Возможно, что к концу романа автор несколько устал от лицедейства и каламбуров, и его сверкающая живость потускнела» (Слоним М. Новый романа Набокова // Русская мысль. 1974. 21 ноября. С. 9).
Между тем хор набоковских недоброжелателей звучал куда более громко и слаженно. Набокову вменялось в вину, что «в этой книге он больше, чем когда бы то ни было, пишет для себя и своих стойких поклонников». Этот упрек высказал, в частности, Кеннет Черри, с точки зрения которого «„Смотри на арлекинов!“ — не очень хороший, хотя в своем роде и замечательный, роман: он слишком явно демонстрирует тот упадок, который впервые стал ощутимым с публикацией „Ады“» (Cherry К. Nabokov's Kingdom by the Sea // Sewanee Review. 1975. Fall. P. 715). «С выходом мастодонтоподобной „Ады“, — утверждал критик, — сконструированный Набоковым мир становился все более закрученным, все более зависящим от того, что уже было показано прежде, все меньше рассчитанным на живой отклик» (Ibid. P. 714).
Схожую позицию занял Джин Белл. Начав свою рецензию «за здравие» и отметив «сильные стороны» «Арлекинов» — «Буквально каждое предложение выписано восхитительно: в конце концов Набоков — великий виртуоз-импровизатор художественного слова, Ференц Лист английской прозы. Не устаешь восхищаться тем, как он описывает своих персонажей. Его взгляд на флору и фауну остается неизменно острым и живым; быть может, уж слишком роскошны бывают у него пейзажи, этакая цветистость ради показа мастерства», — рецензент довольно быстро переключился на другую тональность, задав жару и Набокову, и его университетским клевретам: «„Смотри на арлекинов!“ — книга, лишенная подлинного интереса. Она может захватить при одном-единственном условии, если читатель приобщен к особому культу. Непосвященных туда не допускают, а периодические припадки самовосхваления превосходят шедевры рекламных изданий „Успех“ и самого Нормана Мейлера. Это корпоративный роман в самом чистом виде, подчиненный священным интересам одной личности, ну разве еще интересам его нескольких академических прихлебателей — этой послушной ватаге сателлитов, что, превознося новый роман, тут же мчатся выуживать и смаковать все гостиничные аллюзии, славянские каламбуры с поговорками и скрытое издевательство за старые обиды. Но хуже всего то, что, кроме Ричарда Пурье, не нашлось рецензента, способного проанализировать серьезнейшие изъяны романа, а пуще всего огорчает то, что наши ученые интеллектуалы встречают бурными аплодисментами такой скабрезный хлам, как эти мерзкие книжонки „Ада“ и „Смотри на арлекинов!“ — воплощение старческого брюзжания, убогости, пустоты и скуки» (Bell G.H. // Commonweal. 1976. February 13. P. 119–120).
Самым яростным набоковофобом выказал себя Питер Акройд <см.>, написавший язвительную рецензию, которую можно было бы свести к сакраментальной формуле «А был ли мальчик?». Акройд предпринял яростный штурм на писательскую репутацию Набокова, стремясь выставить его «чистой воды краснобаем», поднаторевшим на саморекламе и беспощадно эксплуатирующим не им найденные художественные приемы.
Таким образом, под конец своей писательской карьеры Набоков неожиданно сам для себя оказался в роли пресловутого «гипсового куба» (см. набоковское послесловие «О книге, озаглавленной „Лолита“»), перед которым — к ужасу верных почитателей и трудолюбивых диссертантов — вдруг выросла целая орава «смельчаков» с молотками и кувалдами. И хуже всего было то, что у своих недоброжелателей Набоков уже вызывал не озлобление, суеверный ужас или отчаянное желание «запретить» (как это было после выхода «Лолиты»), а пренебрежение и насмешки. Набоков перестал быть дразнящей загадкой: столь старательно сконструированный имидж сыграл с ним злую шутку, заслонив от читателей слишком многое, чем было богато его многогранное творчество.
