Классическая русская литература в свете Христовой правды - [302]

Владимиру Высоцкому удалось то, чего не удалось сделать ни одному поэту, вышедшему из народа: ни на йоту не удалось Твардовскому; в XIX-м веке не удалось Кольцову и уж, тем более, Ивану Саввичу Никитину. Высоцкий, действительно, стал, пожалуй, символом русского народа; и особенно это проявилось во время его похорон в июле 1980 года. Во время похорон была очень большая очередь людей из разных сословий: диссиденты, поэты, милиционеры, рабочие, служащие, воры, проститутки - и люди не стеснялись плакать. Когда, после похорон театральные рабочие хотели убрать портрет Высоцкого из витрины, то грохнула (по другому и сказать нельзя) вся Таганская площадь, и вся махина потребовала, чтобы портрет оставили.

Высоцкий до последнего времени оставался актером. Вообще, актерское ремесло опасно. По‑церковному актер называется “позорищный”. Например, позорищная, хотя бы и бывшая, не может стать попадьёй. В России театр – дело чрезвычайно позднее: придворный театр Алексея Михайловича не привился; по-настоящему, русский театр – это уже вторая половина XVIII-го века (время Елизаветы Петровны). Именно ко времени Елизаветы Петровны относится построение и Большого театра, и Малого, и Александринки.

В католичестве театр гораздо старше. Там театр возник постепенно из мистерий в XIV-м веке, а Шекспировский театр – это уже высокое развитие театра. В то же время по католическим законам - актер не допускался до принятия Святых Христовых Таин, кроме как смертного часа ради. И если актер при смертном часе был в памяти, то он обязан был дать обет пред Господом, что если Господь его воздвигнет, то он уже никогда не вернется к актерскому ремеслу. Предпочтительней было, чтобы он оставил актерское ремесло загодя, и остаток жизни провел в покаянии и тогда принимался в общение на общих основаниях.

У Булгакова в “Жизни господина де Мольера” об этом есть – там он взял соответствующие справки. То есть, актера, который не успел причаститься перед смертью, закон запрещал хоронить на освященной земле, то есть на кладбище, а только при дороге. Но король Людовик XIV спросил: - А на сколько вглубь простирается священная земля? Ему архиепископ Парижский ответил: - На четыре фута. Так вот, благоволите похоронить его на глубине пятого фута.

Дело актера – весьма серьезное и не однозначное. Человек-актер внутренне начинает двоиться, и уже непонятно: где “я” и где “не я”. Эти маски прирастают. Сейчас, вспоминая, чувствуется, что Высоцкий – Гамлет и Высоцкий – Свидригайлов, пожалуй, личности разные, хотя в Свидригайлова он включает и гитару и даже свои собственные песни.

Наша задача рассмотреть этот феномен Владимира Высоцкого, который, действительно, важный, рассмотреть его в свете Христовой правды. Высоцкий не брезговал самосвидетельством, но, в отличие от Солженицына, он не любил оглядываться назад, как бы внутренне он всё время простирался вперёд. И, конечно, такой позорной “молитвы” как у Солженицына в 1971 году, он бы никогда не стал сочинять.

Баллада Высоцкого “О детстве” – это переосмысление целого поколения.

Первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

И тут же аллюзия:

Первый срок отбывал я в утробе,

Ничего там хорошего нет.

Он обладал изумительным даром афоризма. В этой же балладе “О детстве” он определил социализм в три строки, что не удалось ни Марксу, ни Энгельсу, ни Солженицыну, ни Ленину, ни Сталину.

Все жили вровень, скромно так,

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток -

Всего одна уборная.

Сама “система коридорная” – это фаланга по Фурье, а фаланга по Фурье – это ущербная копия с Пахомия Великого, с того самого монастырского устроения, принесенного ангелом – вот она, дьявольская образина. Комнаток 38, а у Пахомия Великого – 40, то есть даже порядок совпадает.

Система искусственных дефицитов, которая оставалась при этом режиме до последнего дня, пока при Горбачеве не поперхнулись ею. Люди должны быть ограничены в своих потребностях, даже самых насущных, и удовлетворение этих потребностей они должны были получать, как великую милость, из рук государства – это принцип социализма.

Только Вениамин Федченков из своего прекрасного далека мог предположить, что, мол, при социализме некому и нечему завидовать. Когда Вениамин вернется в Ригу епархиальным архиереем и когда будут пытаться ограбить его кафедральный собор под руководством лейтенанта милиции, тогда-то он кое-что поймёт.

Всё проедено завистью, всё этой завистью пропитано: зависть – это второе “я” все всем завидуют. Время, в которое родился Высоцкий, остается для него навсегда “пеплом Клааса”, который стучит в сердце. Поэтому постоянно что-то проходит. В той же балладе “О детстве”

Их брали в ночь зачатия,

А многих даже ранее, -

А вот живет же братия,

Моя честна компания.

И, наконец, Высоцкий (его отец – полковник КГБ) переосмысляет менталитет своего поколения: мальчишки, которые мечтали стать героями, становятся разбойниками.

Любопытное подтверждение. Аверинцев старше Высоцкого всего на один год. Поскольку я его ученица, а обучал он меня дома, это было единственное, что ему удавалось, так как он с детства был запуган – он боялся аудитории; боялся ученых советов; боялся всякой официальности и только в своем кабинете, подчиненный только своей совести и своему интеллектуальному багажу, тут мог чему-то научить. (В детстве Аверинцева чуть не убили (рассказывала его мать): поймали в туалете и били; потом лежал в больнице, перевели в другую школу).