Клан - [8]

Ее дети имели двойное счастье. С нами были энергия отца и такт матери, любовь отца к действию и любовь нашей матери к истории и учебе, дар нашего отца в атлетике и дар матери в политике».

Это описание рисует незаурядную женщину и бесспорно правдиво, но правда так же и то, что Роуз Кеннеди свято верила в необходимость телесных наказаний. В случае провинностей она считала необходимым колотить своих детей, например, вешалкой для одежды, и, каким бы любимчиком не был маленький Тедди, ему доставалось точно так же, как и другим. Правда, он никогда не жаловался на это, обладая солнечным и отходчивым характером.

Влияние отца, матери, братьев и сестер… Но не надо забывать о влиянии еще одного человека, деда Эдварда — Хани Фитца.

О Милашке Фитце говорили разное. Многие политики его эпохи считали его шарлатаном и откровенно не доверяли ему. Их раздражали его простонародные манеры, его пение (кстати, хорошее пение, настолько хорошее, что при визитах Хани Фитца за границу его нередко приглашали на официальные приемы в честь глав государств именно для того, чтобы он пел), его многочисленные обещания и привычка приписывать себе все достижения Бостона. Но что бы ни говорили о нем WASP, избиратели любили Хани Фитца. Им нравилось как раз то, что так отпугивало чопорных аристократов. И ко всему прочему Милашка Фитц по-настоящему знал и любил родной город, интересовался людьми.

«Когда мне было шесть лет, а моему деду, Джону Ф. Фитцджеральду семьдесят пять, он часто брал меня в прогулки по Бостону и показывал мне исторические места, — писал через много десятилетий Эдвард. — Я встречал его в отеле Белевью, недалеко от Дома Штата. Мы обедали в столовой, где все его друзья-политики останавливались у нашего стола, чтобы сказать: «Рады видеть тебя, Хани Фитц», а он представлял меня им со всей торжественностью. И точно так же он брал меня на кухню, чтобы я поздоровался с шеф-поваром и его людьми… Он представлял меня всем поварам и посудомойкам, которых я еще не знал».

После обеда старик брал маленького мальчика за руку, и они шли по шумным улицам Бостона, заново открывая для себя историю родного города. Балкон, с которого была зачитана Декларация Независимости… Место, где английские солдаты стреляли в толпу колонистов, протестовавших против их размещения в городе… Бостонское чаепитие, первое исполнение песни «Америка»… Хани Фитц был великолепным рассказчиком, и в его повествовании история, казалось, оживала. Однако, рассказывая о прошлом, он не забывал и настоящего. Проблемы века восемнадцатого у него естественным образом переходили в проблемы века двадцатого. Он знал всех и каждого в Бостоне. Он был в курсе всего, что происходило вокруг. Нередко он брал своего внука на морской берег, где они могли почувствовать тяжелый запах гниющей рыбы, и Хани Фитц с сожалением говорил, что для перевозки рыбы не хватает судов. «Почему бы Бостону не стать крупнейшим портом восточного побережья? — спрашивал, бывало, он. — В конце концов, разве он не ближе к Европе на целых 200 миль?» Волновали его и другие проблемы: «Ты слышал, что Мэри О'Рейли уехала из города, чтобы преподавать в школе в Нью-Йорке? Нам надо больше платить учителям»

Подобные прогулки и уроки продолжались в течение многих лет. Хани Фитц сохранял особое отношение к своему внуку до самой своей смерти в 1950 году. Что же касается Теда, то он попросту боготворил своего деда. Став сенатором и только-только обосновавшись в Вашингтоне, он первым делом повесил в своем капитолийском кабинете большой портрет Хани Фитца. Повесил на самом почетном месте — над каминной полкой. И бесспорно, Милашка Фитц это заслужил.

* * *

Большинство журналистов и писателей, говоря о семействе Кеннеди, называют его кланом. Обычно под этим подразумеваются намеки на ирландское происхождение семьи, а также их дружное продвижение вперед при попытках достичь чего-либо. Но идея клановости означала для Кеннеди нечто большее. Как бы ни был богат Джозеф П. Кеннеди, в каких бы элитных местах не селилась его семья (достаточно вспомнить Палм-Бич во Флориде), двери многих аристократических домов по прежнему были для него закрыты. Вряд ли можно назвать случайностью тот факт, что поселок Кеннеди в Хайаннис-Порте получил название Compound'а. Compound… Это слово имеет много значений, его можно перевести как «лагерь» или просто «огороженное место», но точно так же назывались и поселения европейцев где-нибудь в Африке или Азии, где их окружало враждебное местное население. Чувствовали ли Кеннеди эту недружелюбность? Ощущали ли свою отверженность? Судя по некоторым фактам, да. Семейство Кеннеди всегда казалось соседям-аристократам излишне шумным и бойким. И они не стеснялись дать это понять, причем, иногда весьма странным способом. Так однажды утром семья обнаружила в своем бассейне в Палм-Бич настоящего, живого… крокодила. Его появление было представлено соседями как милая шутка. Хотя «шутка» была явно небезопасной, особенно если вспомнить, что в семье были маленькие дети.

И вот, в силу этой недружелюбности Кеннеди стали создавать собственный круг, свой клан. Пусть Кеннеди не были вхожи во многие дома — они открывали двери собственных домов, хотя и не для соседей, а совсем для других людей. Для школьных и университетских друзей своих детей, для родственников, для людей, оказавших им обычное человеческое внимание… Их дома всегда были полны людей, временами, на всех даже не хватало кроватей (братья и сестры Кеннеди были весьма общительны, и у них было много друзей), что с того? Как писала Роуз Кеннеди, они ночевали на полу в спальных мешках, и хотя утром у них, бывало, ныли кости от жесткого пола, все искупалось теплотой и дружелюбием хозяев. Многие из гостей становились в дальнейшем друзьями семьи на всю жизнь. Например школьный товарищ Джона Кирк Лемойне Биллингз, больше известный как Лем Биллингз. Войдя в семью Кеннеди, он стал чем-то вроде еще одного дядюшки для многочисленных детей семейства, хотя сам так и не обзавелся семьей. Впрочем, как замечала Кэтлин Кеннеди, он вообще был не из тех, что женятся. Не забывали Кеннеди и тех, кто проявлял к ним внимание. В конце тридцатых годов в их семью вошла Луэлла Хеннесси. Мисс Хеннесси работала медсестрой в больнице, в которую один за другим попали Бобби и Пат Кеннеди, он — из-за воспаления легких, она — из-за приступа аппендицита. Луэлла Хеннесси была прикреплена к Патриции, но узнав, что на другом этаже лежит младший брат девочки, стала приходить и к нему, подбадривала его, утешала и, конечно, регулярно сообщала детям новости друг о друге, передавала записки. Действия мисс Хеннесси были совершенно бескорыстны, однако старшие Кеннеди были тронуты и предложили медсестре работу в своей семье. Она должна была присматривать за детьми, но не как гувернантка, а как медсестра. Луэлла согласилась. В 1938 году она отправилась вместе с Кеннеди в Лондон, и постепенно семья уже не мыслила своей жизни без нее. Самой большой привязанностью Луэллы стал маленький Тедди. Этот факт был известен всей семье, и, став сенатором, Роберт Кеннеди иногда поддразнивал свою старую няню. Но Луэлла ничуть не смущалась. Пусть Эдвард был сенатором и видным политиком, пусть миллионы и миллионы американцев спорили о его шансах получить президентство, для Хеннесси он оставался все тем же маленьким Тедди, который некогда очаровал ее добродушием и солнечным взглядом на жизнь.