Кладбищенский цветок - [48]

– Ты что здесь делаешь? – Эдуард остановился возле скамейки.

– Тебя жду.

– Зачем? Я сейчас не домой, надо вернуться в Москву на работу. Скорее всего, ночевать останусь там в нашей квартире.

– Нам надо поговорить, – Ирина поднялась и, сняв очки, внимательно посмотрела на мужа, словно видела его в первый раз.

– Это срочно? Давай не сейчас, – Богословский повернулся. – Завтра приеду и поговорим.

– Завтра, послезавтра, уже ничего не изменится, – Смирнова взяла мужа за руку. – Я подаю на развод.

– Что? Совсем с ума сошла? Ты не нашла другого времени и места, чтобы затеять скандал?

– Эдик, это не скандал, просто ставлю тебя в известность. Я чувствую, что у тебя кто-то появился и уже давно, ко мне ты прикасаешься, словно к болотной лягушке, не ночуешь дома, у нас нет близости, живём, как квартиранты в коммуналке, – Ирина заглянула ему в глаза, пытаясь прочитать мысли и чувства, от чего Богословский почувствовал себя неуютно. – Да, я не молодая, уже сорок восемь, но не теряю надежды, что встречу человека, который меня полюбит! – она усмехнулась одними губами. – При современных медицинских технологиях, могу даже родить ребёнка.

– Что ты такое несёшь? Какой ребёнок, какая любовь?

Женщина равнодушно пожала плечами, сообщая тем самым, что разговор бесполезен, потом, вспомнив что-то Смирнова снова вскинула глаза на мужа:

– Когда нашли Виолетту, на ней не обнаружили антикварных украшений твоей мамы. Наверное, убийца забрал. Я скинула фотографии, где серьги отчётливо видны. У полиции есть возможность перетрясти скупки краденого, антикварные лавки и выйти на след преступника.

Богословский почти не слышал последние слова Ирины, он растерялся и испугался одновременно. А ведь жена права, старость подкрадётся, не заметишь, паралич разобьёт, кто выхаживать станет, бульоны куриные носить? Никодим первый сбежит, кому нужен больной доходяга! А паралич может, при такой нервной работе и сердечный приступ, и подагра, да мало ли что! Эдуард прогнал тягостные мысли.

– Мне действительно необходимо ехать. Завтра с утра проведу совещание, приеду домой и мы всё обсудим, – голос Эдуарда звучал примирительно. – Здесь, действительно не место для серьёзного разговора, – мужчина направился к машине, и что-то вспомнив, неожиданно вернулся. – Ты точно знаешь, что серьги были в день убийства на сестре?

– Она их никогда не снимала.

– Поезжай в её городскую квартиру и перетряси каждый угол.

– Хорошо, – безропотно согласилась Ирина, – только полиция там всё перерыла вверх дном.

В Москву Богословский не вернулся, в супермаркете на окраине закупил продуктов и направился в дом, который снимал с любовником. В голове крутился разговор с Ириной. Он знал свою жену, если она что-то решила, то от своего не отступится. Он кое-как вывел деньги со счетов Виолетты, сейчас Ирина ставит перед ним такую же задачу. Не хватало засветиться с этими левыми счетами, сейчас анти коррупционные фонды и организации рыскают в поисках жертв, поймают за руку, не отмоешься! А Ирина не такая наивная, как Вилка, её на мякине не проведёшь! Открыть счета за спиной легко, сложно будет забрать средства назад. Да и вообще, развод может повредить репутации. Сейчас никого не смущает, что он с Ником на вечеринках и светских раутах, он женатый человек, семьянин, вон, даже фоторепортажи о его традиционных ценностях выходят, а после развода, вся Москва задастся вопросом и заподозрит неладное и каждая дворовая собака начнёт трепать его имя. Такая ориентация в компании не приветствуется. Значит, пока надо отложить развод любыми путями. А если паралич хватит, так сейчас медицина может всё, если не в Москве, так в цивилизованной Европе, главное. Чтобы были деньги. А этого добра у него завались!

Глава 7

«Вот вляпался, так вляпался! – горестно размышлял Петровский, сидя в камере предварительного заключения. – Ну, ничего, дольше сорока восьми часов держать не станут, допросят, выяснят ситуацию и отпустят. Могут, конечно, задержать на пятнадцать суток за сопротивление властям и проникновение на частную территорию, но скорее всего, обойдётся штрафом. Ничего не пропало, ничего не разбилось, ущерба нет, даже стёкла целые! Но, кто знает, кто знает. В своём городе быстро бы разобрался, а здесь другие порядки! Время уходит, вот чего жаль! А так всё ладно начиналось!»

Вячеслав бесцеремонно скинул ноги, развалившегося на лавке, здоровенного мужика и уселся рядом. Выглядел дядя угрожающе, но на нахальное поведение сокамерника реагировать не стал, безропотно опустил ноги на пол, охнул и сел, обхватив лохматую голову руками. От мужика несло сивушным перегаром, видно мучился с жуткого похмелья, поэтому сопротивляемость на агрессивную среду практически равна нулю. В голове Вячеслава мелькнула мысль, что арестант страдает от угрызений совести, а он, не зная подробностей и причин, поставил негативный диагноз. Арестант уже валялся рулоном на лавке, когда появился он, Петровский в роли сокамерника. Слава слышал разговор полицейских и примерно понял, по какой причине дядя попал за решетку. Его сдала жена за пьяный дебош. Полицейские сетовали между собой, что эта морда уже надоела, забирают его каждую неделю и не предвидится этим встречам ни конца, ни края, потому что выяснилось: жену свою он любит, потому и бьёт! Как только мужик набирается, несчастная прячет ребятишек по соседям, а сама на амбразуру, молча терпит истязания. Когда болевой порог переходит мыслимое и немыслимое терпение, бабёнка звонит в полицию и отчаянно визжит о помощи! Дебошира изолируют, но утром, когда тот приходит в чувство, отпускают домой, потому что жена категорически отказывается писать на него заявление, ведь он не всегда такой, деньги приносит, и дети его любят. В это раз сотрудники правопорядка предупредили, что здесь не ночлежка и не вытрезвитель, как в былые времена. А дети его любят, потому что не видят всех прелестей семейного насилия! И если, не дай бог, что-то случиться, то ребятишки останутся сиротами! Больше пусть не звонит и не жалуется, особенно если муженёк укокошит насмерть!