Клад адмирала - [83]

— Ты вроде куда-то уезжал? — спросил его Мусатов, усадив обоих гостей рядом с собой на диване.

— Вернулся, Егор Калистратович.

— Ну-ну, и ладно. Опять, поди-ка, спросить что надумал?

— Верно, Егор Калистратович. Про Раймонда Британса. Помните?

— А то как же… Злющий был. Нервный. Чуть что — за маузер.

— Они с Тютрюмовым друзьями были?

— Кто знает. Я их вместе почти и не видел.

— Егор Калистратович, а ведь и про царя Тютрюмов рассказывал. Как вез его из Тобольска в Екатеринбург? — задал новый вопрос Зимин.

И опять старый чоновец, как некогда после вопроса о кедровой шкатулке, посмотрел на Зимина завороженно-изумленным взглядом. Ни больше ни меньше — как на ясновидящего.

Старик придвинулся вплотную к Зимину, усохшей, но все еще крепкой рукой ухватился за его руку, заговорил:

— Нельзя было, молчать велели о Тютрюмове. Как будто его и не было вовсе. А он, точно, я сам раз от него слышал, и в отряде меж собой все кругом говорили, самого царя и вез, и расстреливал. Лично. — Голос старика понижался от слова к слову, сошел до шепота. И Зимин, не имея возможности отодвинуться, глядя в голубые, с красными прожилками на белках глаза пихтовского почетного гражданина, вдруг понял, что он хоть и кичился всю жизнь своим революционным прошлым, в глубине души почитал царя, а цареубийство считал тяжким грехом. При том что одновременно считал дело своей жизни правым…

Нет, лично Тютрюмов не участвовал в убийстве царя. Уж этот-то факт — кто был, кто не был при расстреле царской семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге — давно и до мельчайших тонкостей изучен. Но верно, и старик подтверждал предположение Зимина: Тютрюмов находился в команде Мячина-Яковлева, сопровождавшей царскую семью из Сибири на Урал. И отныне, после подтверждения престарелым пихтовским чоновцем факта участия Тютрюмова в транспортировке царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, в биографии Тютрюмова-Хрулева для Зимина почти не оставалось никаких белых пятен — от рождения и вплоть до осени сорок первого года. Одновременно понятно стало, почему при столь богатой биографии, огромных дореволюционных заслугах перед большевистской партией в двадцатом году Тютрюмов занимал всего-навсего должность командира уездной части особого назначения в Западной Сибири. Конечно же не из-за связи с царской охранкой — это оставалось тайной в двадцатом году, это потом раскопал полковник Малышев. Причиной было, очевидно, то, что кремлевский фаворит Мячин-Яковлев буквально через два-три месяца после убийства императорской семьи переметнулся в стан белых, выступил в печати с воззванием бороться против большевизма. А Тютрюмов наверняка после Октября семнадцатого года, заполняя анкеты, представляя биографические данные в различные органы, всячески подчеркивал, выпячивал личные стародавние дружеские отношения с будущим отступником… Удивительно, как за одно это Тютрюмова задолго до преступления на становище Сопочная Карга не расстреляли, доверили чоновский отряд.

Тютрюмов в двадцатом году, видать, чувствовал: вот-вот закончатся боевые действия, чекисты вновь возьмутся за него, припомнят его связь с перебежчиком Яковлевым, чего доброго, заглянут и в полицейские архивы. Потому, наверно, и не спешил сдать Советской власти добытые в боях драгоценности, припрятывал, чтобы в удобный момент удрать на безбедную, спокойную жизнь за границу.

Ему, безусловно, с лихвой хватило бы на долгие годы содержимого шкатулки купца Шагалова. Однако он не был ювелиром, откуда бы ему знать, что шкатулка весомее нескольких десятков пудов колчаковского золота.

— Егор Калистратович, вы говорили, что все-таки заглядывали в шкатулку.

— Ну заглядывал. Камушки да монеты…

— И Тютрюмов тут же подъехал, забрал шкатулку?

— Ну. Забрал и помалкивать велел о ней: военная тайна. Я же говорил тебе.

— Все-таки успели заметить, много было камушков в шкатулке?

— Много.

— Крупные?

— Которых много — не шибко. А вот какой на кольце, тот очень большой камень был.

— Больше? Меньше? — Зимин вынул из кармана, показал продолговатую подвяленную шиповниковую ягоду, подобранную в доме Бражникова.

— Такой. Только не красный камень.

— Белый?

— Не. Как вода. Прозрачный…

Зимин перехватил веселый взгляд Нетесова. Сергею было чуднó слушать этот разговор о временах и событиях, для него, за давностью, почти нереальных.

— Очень дорогие камушки были, Егор Калистратович, — продолжал Зимин. — Если б вы тогда кому-нибудь рассказали «военную тайну», Тютрюмову неизбежно был бы трибунал и расстрел. Потому что шкатулку он присвоил.

— А ты откуда знаешь? — Мусатов посмотрел с подозрительностью.

— Знаю. И говорю к тому, что Тютрюмов обязательно вскоре после того, как забрал у вас шкатулку, должен был попытаться избавиться от вас. Мог, например, попытаться застрелить под шумок в бою. Отправить на задание, откуда заведомо живым не вернуться.

— Не было, — отвечал Мусатов.

— Было. Должно было быть, — настаивал Зимин. — Не помните день, когда он вручил часы перед строем?

— Уж на исходе зимы. В феврале — марте, — подумав, ответил пихтовский ветеран.

— Так вот, с февраля — марта и по август, уверен: Тютрюмов пытался всячески от вас избавиться, — гнул свое Зимин.