Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов) - [25]

Пришедшие в горы чужаки безжалостно убивали воинов Аллаха, отправляли мученников шахидов прямиком в райские кущи, в объятия вечно девственных гурий. Те кто воевал в горах в плен не брали. Зачем? Нужное узнавали споро и без особых угрызений совести, например отстреливая по одному пальцы на ногах. Большой болью вырывали нужное у самых молчаливых, самых стойких, а остальные, желая побыстрее и по возможности без мучений, покинуть этот страшный мир, торопились рассказать все сами.

Раньше такого за шурави не замечали. Искусству узнавать скрываемое русские выучились у противников, пусть не сразу, ценой своей крови, но уж больно хорошие попались учителя. В рейды по горам ходили уже не первогодки, только те кто кое чего в жизни повидал. Например сдернутую с плеч кожу друга. Такие жалости не знали. Сравнялись с правоверными....Сами шурави, впрочем, на плен тоже не рассчитывали и потому дрались до предпоследней пули, а последний патрон, смертельную гранату хранили особо, лелеяли, отдельно от других. Не дай бог просчитаться, использовать в запарке боя.

Все это мюриды знали не по наслышке. Хотя разведка и обещала спокойную дорогу и погода держала вертушки неверных на аэродромах, но лишняя бдительность никому не мешала, наоборот, продлевала жизнь.

В захваченном у русских вездеходе, уазике с брезентовым верхом, идущем в середине колонны, мирно гудела печка обогревателя, овевая потоками тепла единственного пассажира, устало прилегшего на подушках и ковре наваленных на заднем сидении.

Человек невероятно устал за последние дни, но даже в полудреме холеные, тонкие руки крепко сжимали полированный приклад автомата калашникова с укороченным стволом. Моложавое, с нежной смуглой кожей, продолговатое лицо смотрело на мир единственным глазом, карим, с восточной томной поволокой. Полные, изящного обриса губы, обожаемые женщинами обнажали сахарно белые крупные зубы. Ухоженная, мягкая, несмотря на полную тревог жизнь моджахеда, борода - предмет гордости и достоинство настоящего мусульманина, обрамляла лицо. Черная повязка скрывала пустую, заросшую уже новой розовой кожицей, но порой все же саднящую, глазницу, оставленную снайперской пулей. Только благословение Аллаха спасло тогда человека от смерти. Принял свершившееся чудо как знак свыше, востребованность для святой борьбы, для великого дела. Конспиративная кличка - "Строитель" была известна очень немногим.

Близость смерти подействовала на Строителя отрезвляюще, охладила боевой пыл, отвадила от личного участия в боевых операциях. Не желал Строитель получить от вылезжего из сибирской тайги охотника вторую, смертельную пулю. Стал особо ценить себя, беречь для главного.

Кроме того всегда помнил как шок и боль ранения, сменила унизительная беспомощность, как лежал нагой, распластанный в ослепительном свете лампы на операционном столе. Пребывал впервые в жизни во власти неверных, пусть даже в дружественных руках хирургов и медсестер. От возможности повторения подобного становилось не по себе.

Отдыхая в пути Строитель вспоминал. Он вообще любил процесс воскрешения в памяти событий и людей. Воспоминания несли с собой не только боль, но проростали новой ненавистью, не давали остыть старой злобе, сделаться привычной или зарубцеваться.

Тогда верные мюриды вытащили его, залитого кровью, из боя, донесли слепого, обмотанного бинтами, на собственных плечах до ближайшего кишлака. По тайным тропам переправили в Пакистан, на базу, оттуда "друзья" доставили в свой госпиталь. Лечили отлично, ничего не жалели, показывали этим как безмерно высоко ценят, как он им нужен. Они ему пока тоже оставались необходимы. Пока... но он им об этом, естественно, не сообщил и в ближайшее время не скажет.

Теперь Строитель уже привык, мог смотреть на себя в зеркало не ужасаясь пустой глазнице. Скоро обещали вставить новый, абсолютно такой как прежний, неразличишь, искусственный глаз. Не живой, стекляный.

Он предложил врачу вырвать глаз у пленного, подобрать похожий, пересадить. Тот отшатнулся, побледнел, замахал руками. Когда пришел в себя, пояснил, мол все равно не приживется, пропадет. Так бы сразу и сказал. Без истерики. Не приживется, тогда понятно. Пусть ставят стекляный, но чего ради бледнеть до синевы от простого вопроса?

Наверняка проклятого неверного ужаснула "средневековая восточная жестокость". Как же, великая западная цивилизация с ее Женевскими конвенциями, гуманизмом, правами военнопленных. Докторишку бы в Афганистан, на недельку. Постажероваться. Научился бы живо шкуры с живых стягивать. А не смог, с самого стянули бы, не поморщились, оставили полудохлого на радость стервятникам. Слова упрека не услышал бы Строитель, понимал, - нужен. Подумал весело, докторишке домой сообщили бы, погиб исполняя врачебный долг... Что поделаешь и врачей убивают вражеские пули. Русские... - они такие варвары...

Машина притормозила, вошла в крутой поворот, протиснулась чуть не обдирая брезент тента в малозаметную расщелину, уводящую с основной дороги. Строитель устроился поудобнее. Половина пути пройдена. А жизнь? Какая часть жизни осталась за плечами?