Китайский алхимик - [6]

Несмотря на все это или, возможно, именно поэтому, Бертон, казалось, болел чаще, чем обычные люди. У него вечно был то кашель, то насморк, головная боль или проблемы с желудком.

И все же Бертон знал свое дело. Он твердо намеревался собрать в Коттингемском музее коллекцию времен династии Тан, и, пока Дори рассказывала мне, что серебряная шкатулка как раз принадлежит к той эпохе, Бертон прямиком направился за ней. Во время предварительного осмотра он, в отличие от некоторых других покупателей, не делал вид, что ему это неинтересно. Под бдительным оком сотрудника «Моулзуорт и Кокс» Бертон взял шкатулку в руки — ему позволили это сделать, поскольку он был в перчатках — и с трудом смог скрыть свое ликование. И только тщательно рассмотрев ее в лупу, как и я за пару минут до него, он заметил меня.

— Лара! Какой сюрприз.

Впервые в жизни Бертон выглядел лучше меня, он, можно сказать, излучал здоровье: небольшой загар, осенью говоривший о том, что он достаточно погрелся на солнце, но не слишком, и пружинистая походка. А я была простужена уже пару недель. Сейчас это было досаднее, чем когда-либо, и свое состояние я приписывала затхлому гостиничному воздуху, но ничего не могла поделать и продолжала время от времени прочищать нос. Недомогание сделало меня ворчливой, и вид не очень-то приятного мне человека в добром здравии вызвал раздражение.

Не стоит и говорить, что Бертон не протянул мне руки, поскольку, войдя в комнату, я умудрилась два раза чихнуть. Возможно, он и был в перчатках, но не я. Бертон говорил довольно громко, поскольку у него была привычка стоять на почтительном расстоянии от собеседника. Наверное, кто-то сказал ему, что микробы могут разлетаться не более чем на шесть футов, потому что именно на такое расстояние он всегда отходил. Должно быть, ему было нелегко на вечеринках в Коттингеме, устраиваемых в честь важных дарителей.

— Ищешь что-то особенное? — поинтересовался он.

— Думаю, то же, что и ты, — ответила я.

— Вазу из перегородчатой эмали? — с напускной скромностью спросил Бертон.

— Точно.

— Ого! — весело воскликнул Бертон. — «Макклинток и Суэйн» нацелились на более обеспеченных клиентов? Не хочу тебя расстраивать, но начальная цена этой вазы состоит из шести цифр.

— Цена вазы из перегородчатой эмали? Многовато, не правда ли?

Вот и попался. Запутался в собственной лжи.

— Знаю, что ты приехала за серебряным коффрэ бижу.

Если можно применить какой-нибудь причудливый термин, в данном случае «шкатулка для драгоценностей» по-французски, Бертон обязательно его применит.

— Тебе меня не одурачить. Но и ее ты не сможешь себе позволить.

— Верно, Бертон. При обычных обстоятельствах нет, но сейчас я совершаю покупку для клиента, приятно это сказать. Деньги не мои, так что проблемы не возникнет.

На доверительном счете у меня лежало полмиллиона долларов, хотя я пообещала Дори, что постараюсь потратить как можно меньше.

— Ясно. Но мне все равно кажется, что у тебя нет таких средств, как у Коттингемского музея. Надеюсь, ты не расстроишься, если шкатулку куплю я. В любом случае так будет лучше. У нас общественное учреждение, поэтому полюбоваться этим шедевром сможет больше людей. Она станет ведущим экспонатом нашего отдела азиатского искусства. Ты ведь знаешь, что музей пытается приобрести для каждого отдела по меньшей мере один экспонат международного значения. Теперь у нас будет Линфэй.

Я все прекрасно знала о ведущих экспонатах. Меня однажды чуть не убили из-за одного такого экспоната — статуэтки из бивня мамонта под названием «Мадьярская Венера», которой было двадцать с чем-то тысяч лет, хотя о Линфэй я не имела ни малейшего понятия.

— Мой клиент тоже собирается передать шкатулку в один уважаемый музей, — сказала я. Возможно, я чуть подчеркнула слово «уважаемый». Холдиманд решил разозлить меня.

— Полагаю, ты не назовешь мне имя своего клиента, — произнес он, делая вид, что не заметил моего пренебрежительного тона.

— Полагаю, что нет, — ответила я.

— Знаешь, правила аукционов о неразглашении этой информации не касаются тебя.

— Какое это имеет значение, Бертон? Мой клиент хочет остаться неизвестным, и я не собираюсь ничего тебе говорить.

— Что ж, пусть тогда победит сильнейший. — Голос у Бертона был очень самоуверенный. В отместку я со своими микробами сделала два шага к нему и протянула руку. Он побелел, махнул рукой, перекинул через плечо небесно-голубой шарф и поспешил прочь.

— Увидимся в четверг вечером, — крикнул он с безопасного расстояния. — Надеюсь, тебе будет лучше. Надо бы заняться своей простудой. Мой совет — женьшеневый чай. Тебе надо укрепить иммунную систему.

— Я принимаю эхинацею, — ответила я. Вообще-то мое любимое лекарство от простуды — теплый виски с медом и лимоном на ночь, но вряд ли это произвело бы на Бертона впечатление.

Однако эхинацея тоже не произвела на него впечатления, и он пренебрежительно махнул рукой.

— Боюсь, уже слишком поздно. Если бы ты была знакома с медицинской литературой эпохи Желтого императора, то знала бы, что причиной твоей болезни является нарушение равновесия ци. Надо лечить не болезнь, а скорее устранять причину. Другими словами, необходима профилактика, а не лечение. Ты должна сказать «да» отличному здоровью.