Китайские миллионы - [34]

За исполнение поручения этого братьев Хако и Моту ждет великая награда.

Ниже они найдут список наших братий, находящихся вне Китая и Японии, готовых всегда оказать помощь делу, раз она понадобится. У них же Хако и Моту могут кредитоваться, когда ими истрачена будет врученная им сумма. Шифр для сношений храните так же свято, как это напутствие.

Слава Великому Будде! Да воссияет заря Востока.

Ситрева, от имени Совета».

На подлиннике ниже подписи красовалась затейливая печать из желтого воска.

— Что и говорить, — сохранили свято! — расхохотался Будимирский. — А, впрочем, ничего нового нет, кроме списка «братий» и подтверждения моей догадки, что я теперь могу сноситься с Ситревой под именем Хако и Моту… — Спасибо, дорогая моя! — добавил авантюрист, целуя в голову Изу.

— Кто эта женщина? Когда ты мне скажешь это? — еще раз решительно приступила к нему Иза. — Два дня назад я была на волоске от смерти, должна была умереть от руки убийцы, действовавшего по ее приказанию, и вижу, что… могу ждать того же каждый день повсюду… Должна же я знать, кто и за что преследует меня. Какому делу может нанести вред сблизившаяся с тобой женщина, — я, в данном случае? Ты должен мне это открыть!

«В самом деле, ей надо что-нибудь сказать» думал Будимирский, когда Иза горячо высказывала требование, и он быстро скомбинировал новую ложь. Он увлекся в Тиен-Тзине женщиной, не то индуской, не то китаянкой, — он не знает… Красива? Да! Пожалуй… Увлечение давно прошло окончательно, но дело в том, что, увлекаясь ею, он увлекся идеей, которой она посвятила свою жизнь, — идеей, одушевляющей могучую секту, во главе которой стоит эта женщина, Ситрева… Они хотят эмансипации Востока от европейцев в действительности, и работать в этом направлении он, Будимирский, конечно, не будет, но, пока что, нужно устроить, чтобы война скорее кончилась, нужно примирить Запад с Востоком, нужно в Европе, путем прессы и всеми другими способами пропагандировать мирные, дружеские отношения к Китаю и уважение к его народу… Нужно, чтобы поскорее мир был подписан и китайцев оставили в покое, понимаешь? А там… там уж они сами будут действовать. Ну вот я взялся за это… Нужны, конечно, большие деньги прессе платить, — в Париже и Лондоне газеты прожорливы, ну… вот я и получил несколько миллионов от секты… Само собою, что часть их останется за мой труд в мою пользу… Мы, покончив дело, прекрасно заживем…

Так, запинаясь, врал Будимирский, с первого же слова убедившийся по глазам Изы, что она не верит ему. Это его злило. Черт побери, — мог же он сказать ей, что он надул Ситреву, украл миллионы и хочет избавиться от всей этой омерзевшей ему секты.

— Ты говоришь неправду, — спокойно осадила его Иза, выслушав бессвязный рассказ. — Тебе дали другое поручение… в том, о чем ты рассказал, нет ничего таинственного, великого, грозного, о чем говорит Ситрева… Какие тут могут быть препятствия, устранение которых требует крови… Зачем ты хочешь убить и того, другого японца… Хако убит не тобою и убит за меня, но тот? Ты бежишь от этой женщины… Никакого ее поручения ты исполнить не хочешь, а данного ею ты не в силах, вероятно, исполнить попросту… Ты взялся за него, чтобы воспользоваться миллионами, конечно… Ты обманул ее, как обманываешь меня… Ради всего святого откажись от лжи, от преступлений, верни ей деньги… Уйдем от этого… Мы сильны, здоровы, молоды, жизнь перед нами… Уйдем! Я счастье тебе дам чистое, спокойное… Заклинаю тебя!

Иза рыдала, умоляюще ломая руки перед Будимирским.

Ему было больно и противно, — совесть его молчала, но он злился, что Иза, его женщина, его вещь, осмеливается сомневаться в его лживом рассказе.

— Замолчи, пожалуйста… Я истерик не выношу; что за трагедия, в самом деле! Не веришь, — и не надо, — сама знаешь, что все равно пойдешь за мною всюду… Я тебя люблю, и довольно с тебя этого, а если ты любишь меня, то должна любить меня такого, как я есть… Ты меня не переродишь! — Будимирский так увлекся своей грубой циничной речью, что забыл решение свое… — Ну и солгал я, — так что же? Ты думаешь, легко сознаться! Изволь! Я обманул ее, — взялся для этой дуры мир весь перевернуть, подкупить все правительство Европы… Ха! ха! ха! Таких дур наказывать надо. У ней денег горы, — от 10 миллионов она не разорится, — не ограбил я ее, не бойся, а мы с тобою по-царски заживем. Избавлюсь от этого последнего шпиона и буду свободен как птица. Тогда святым стану, — никого не ограблю, никого не убью, — благотворить еще с тобою буду всем! Фи-лан-тро-пом буду! Да!

Цинизм его сразил Изу. Шатаясь, бледная как полотно, она молча поднялась и ушла в свою комнату, а Будимирский… стал дразнить красавца-попугая, который, сидя на веранде в большой золоченой клетке, всегда приходил в возбуждение при появлении авантюриста.

На крик попугая выбежала старуха и разразилась грозной речью, из которой Будимирский ни слова не понял, но, увидя кулак дуэньи, плюнул, изругал ее старой кочергой и ведьмой по-русски и пошел к себе в комнату.

Он долго возился перед зеркалом, расчесывая начинавшие подрастать волосы, смазывая данной Изой мазью лицо, шею и руки, пробуя подвить кончики появляющихся усов… Он убедился, что скоро усы его станут «приличными» и хотел было заняться французским романом, когда услышал голос молочного брата Изы на веранде.