Китайские миллионы - [32]

«Нет, черт побери, надо испытать, как ни противно… Прошел огонь, воду, медные трубы и чертовы зубы, всего попробовал, даже последователем Оскара Уайльда одно время был, а опиума не курил…» храбрился Будимирский и одну за другой втягивал в себя затяжки сладкого, приторного, снотворного дыма, синими струйками вившегося от трубочки, распространяя запах сладкий и приторный.

«Испытаем эту запретную прелесть и к делу приступим… Перевод все скажет… зачем, однако, Иза его пишет красной краской… какая сочная она… это от желтого фона бумаги… не видал никогда такой бумаги… волнистая, точно живой муар-антик…» начинал бредить Будимирский. Глаза его посоловели… Шарик опиума весь растаял на огне, трубочка зашипела и с последней затяжкой, сделанной уже в забытье, Будимирский выронил изо рта трубочку… Губа его отвисла, лицо побледнело и полуоткрытыми, незрячими глазами мертвеца он прямо смотрел в незавершенное окно, через которое яркий свет озарял отвратительную картину человека, переставшего мыслить, отдавшегося влиянию яда, возбуждающего в теле человека сладострастие во всей его силе, таящейся скованной условиями жизни и моралью в человеке здравомыслящем, нормальном.

Красные строчки на желтом волнующемся фоне обратились в красивые затейливые арабески, прыгавшие, менявшие место как в калейдоскопе, все скорее и скорее… Арабески плясали, точно одержимые какой-то пьяной силой, группировались, сплетались и насиловали друг друга в какой-то сладострастной фуге, под аккомпанемент не то хохота и визга, не то цыганской песни и гитары… Тело Будимирского порывалось к пляшущим арабескам, а отуманенный мозг усиливался вспомнить мотив, — мотив знакомый, очень памятный, дорогой когда-то, но ставший теперь более жгучим и острым. «Поцелуем дай забвенье»… вдруг блеснуло в горячечной голове, и Будимирский со страшной силой схватил и обнял одну из арабесок, которая именно в этот миг чудовищно выросла и обратилась в Нину Болотову, не дававшуюся в руки и дразнившую Будимирского длинным красным языком, который судорожно извивался и еще больше увеличивал желания… «Нож! Нож!» подсказывал Будимирскому его знакомый «бракоразводный» адвокат, совершенно голый, с портфелем под мышкой, танцевавший с бесчувственной Изой, закутанной в мантилью. Нож! Он был под рукой, и Будимирский глубоко вонзил его в бок Нины, и предсмертные судороги ее доставили неизъяснимое блаженство Будимирскому. Он поплыл по эфирным лазурным волнам, сладко истомленный, вдыхая незнакомые чудные ароматы, купаясь в мягком таинственном свете, наслаждаясь неземной гармонией эфирных волн… Широко, свободно вздохнул он, потянулся и обнял чье-то теплое тело.

«Кто? — думал Будимирский. — Нина? Нет, — я ее зарезал только что… Иза? Ситрева? Не догадаюсь… Раскрою глаза чуть-чуть… Проклятие…» — в объятиях своих Будимирский держал труп задушенного им лейтенанта Прокофьева… С диким криком, в холодном поту, пришел в себя Будимирский и, как сумасшедший, ничего не понимая, оглядывался, не узнавая обстановки. Он приподнялся на диване, и блуждающий взгляд его упал на футляр от трубки для опиума. — «А! — вспомнил он все. — Какое сладкое начало и какой отвратительный конец… Это оттого, что я маленькую дозу взял, нужно шарик побольше». — Шатаясь, подошел Будимирский к камину, раздул уголь и положил на него в трубочку новый «заряд», двойной…

Его теперь не тошнило уже, — он жадно втягивал в себя отраву и уже после трех больших затяжек перестал сознавать окружающее, перешел вновь в мир грез и грязи… Он несся вперед с быстротою локомотива, мимо длинного ряда, бесконечного ряда женских тел, манивших его к себе, ловивших его и старавшихся остановить его безумный бег, но ни они остановить его не могли, ни он не мог остановиться, пока не ослабел и не упал… На самом деле упала трубка из его рта… Он упал, и тогда эти миллионы раздетых женщин бросились на него, и началась гомерическая борьба из-за него, а он любовался их торсами, пластикой и потоками крови, лившейся из этих красивых тел и затоплявшей его… Он полон был желаний, но сердцем его владел панический страх и, спасаясь от моря захлестывавшей его крови, он взбирался по трупам выше и выше, на гору громоздившихся трупов, еще двигавшихся в агонии, еще теплых, купаясь в женской дымящейся и остро пахнувшей крови, едва освобождаясь от судорожно хватавших его за ноги рук умиравших… Но вот пролетел вихрь над сражавшимися, и в ореоле неземной красоты появилась над ними грозная Ситрева, и все, боровшиеся за обладание Будимирским, признали за нею права на него… Сразу вернулись к нему силы, бодрость, энергия, и он протянул к ней руки… Она была там, высоко, на ярком облаке, свет которого слепил ее, а между ним и ею в бешеной сарабанде гирляндами переливались маленькие в цветных халатах, высоко приподнятых, босоногие гейши с мандолинами в руках… «Они или я?» спрашивала Ситрева, но она казалась ему слишком блестящей, слишком красивой, недосягаемой, и его манило к этим точно выточенным круглым ногам с упругими икрами маленьких гейш, окружавших его и жадно смотревших ему в глаза… «Они? — спрашивала Ситрева, — да? — Бери же любую!» Но Будимирский не мог выбрать. Он чувствовал зверскую, неутомимую жажду, выхватывал из хоровода то одну, то другую, одну за другой, свертывал им головы как цыплятам, и пил их горячую кровь, испытывая адское наслаждение и жажду, жажду без конца… Но вот и «Желтая Роза»… «Довольно крови, выпей вот этого» говорит она и протягивает ему бокал с шампанским одной рукой, а другой обнимает его… Он пьет, и жажда его успокаивается, и под чарующую мелодию далекой музыки он начинает укачивать «Желтую Розу», кошечкой свернувшуюся у него на руках. «какую гадость ты качаешь, взгляни» нарушает мелодию Иза. Будимирский взглядывает и видит на руках своих синее распухшее тело Хако… Он опять вскрикивает и приходит в себя… Стемнело уже. На этот раз забвение продолжалось долго, и Будимирский поднялся совершенно разбитый… Руки его дрожали, тело ныло, память не работала, — ему хотелось пить и только пить. Выпив графин воды и освежившись ею, он кое-как умылся и, поборов свою слабость, вышел на террасу, не забыв, однако, хорошенько запрятать футляр с трубкой и флакон с шариками.