Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы - [16]

Разумеется, не все вышеизложенное можно было вычитать из газетного репортажа, но настоящий художник устроен так, что и по слабому намеку, по отдельной черте может представить себе во всех подробностях человека, или вещь, или течение событий. Я отбросил газету и в расстройстве чувств залпом выпил чашку кофе, забыв о том, что он вызывает у меня сердцебиение. Поблагодарив радушного почтмейстера, я направился в гостиницу, где и дожидался прибытия «Калипсо», коротая время за стаканом излюбленной мною мексиканской водки «мескаль» и участливо выслушивая длинные исповеди здешних проституток. Накануне отплытия фельдъегерь принес мне пакет, доставленный из столицы. В пакете я обнаружил указ президента Эчеверриа о назначении Виктора Пеленягрэ начальником таможни в Пуэрто — Кастильо.

ТОМ 2

Если принять во внимание описанные выше события, делается понятным мое удивление при встрече с Виктором Пеленягрэ в рангунском порту. Один из самых респектабельных постов в республике Тукуман он каким–то образом променял на жизнь международного люмпенпролетария. Кроме того, я испытывал при виде Виктора некоторую досаду из–за того, что понимал, откуда на Рио — Негро взялись плавучие мины, едва не погубившие Магистра: разумеется, то были плоды деятельности молдавских террористов, удиравших от правосудия за границу и разбросавших за собой самодельные мины, дабы затруднить преследование. Хотя Виктор и не являлся непосредственным виновником катастрофы, меня сердило само его долгое общение с такими преступными типами, как Петя Кока и Лентяй. Однако легкомысленный смех Виктора и его живая и яркая речь отбили у меня охоту заниматься проповедями. Долго сердиться на этого человека было невозможно. Поэтому рассказ о его злоключениях я слушал с интересом читателя, глотающего разом увлекательный роман о жизни каких–то незнакомых людей.

Начало деятельности Виктора в роли главы таможенной службы не внушало никаких опасений. Он справил себе красивую белую форму со множеством нашивок и аксельбантов, а также фуражку с высокой тульей и кокардой в виде герба республики Тукуман. Затем на выделенные правительством средства он вновь нанял отряд вооруженной стражи взамен прежнего, который разбрелся в смутные времена. С этим отрядом Виктор почувствовал себя уверенно и обложил налогом, помимо иностранных кораблей, также и всех контрабандистов, рыбаков и даже просто любителей покататься на лодках. Естественно, что поступавшие от этого средства Виктор не сдавал в казну — они издавна составляли как бы узаконенный доход таможенных властей.

Деньги разрушительно действовали на жизненный уклад Виктора, страдавшего склонностью к мотовству. Стоило ему почувствовать себя богатым, как он сразу обрастал массой дорогостоящих привычек и начинал столоваться в дорогих ресторанах, заказывать одежду у знаменитых портных и содержать одновременно множество любовниц. В такие времена Виктор переставал писать стихи и лишь впивал всем своим существом обманчивые услады этого мира. Щедрость и блеск нового начальника таможни поражали воображение обитателей Пуэрто — Кастильо. Их изумление достигло степени религиозного поклонения, когда Виктор купил слона и стал на нем выезжать по своим делам. Слона в городе оставил какой–то бродячий цирк, поскольку животное заболело, но затем Виктор посоветовал дать слону ведро касторки, и тот выздоровел. Виктора прельстило то, что слон умел разговаривать, — как, впрочем, и многие животные в тропических широтах. Слегка подвыпив, Виктор любил беседовать со слоном, который закидывал хобот на спину, как переговорную трубу, и произносил в него все слова, слегка гнусавя. От большинства людей слона отличало полное отсутствие навязчивости в характере: он говорил лишь тогда, когда его спрашивали, все остальное время посвящая неторопливым размышлениям. В течение дня Виктор успевал объехать на слоне, которого он назвал Фердинандом, большинство дам полусвета Пуэрто — Кастильо, распределяя между ними свои милости поровну, как справедливый бог. По вечерам он устраивал пышные приемы в лучшем городском ресторане «Сплендид», заказывая поварам настолько изысканные кушанья, что те сбивались с толку и ему приходилось самому писать для них рецепты. Шампанское и туалеты для своих многочисленных подруг Виктор выписывал из Парижа, костюмы для себя — из Лондона, а из Генуи — асти–спуманте, знаменитое вино, к которому он испытывал особое пристрастие. Понятно, что при таком образе жизни доходов, о которых говорилось выше, Виктору стало не хватать. К тому же он тяготел к игре и спускал немалые суммы в портовом казино, одинаково неудачно играя и в рулетку, и в макао, и в завезенное из России «очко». Поэтому мало–помалу Виктор привык запускать руку в те суммы, которые был обязан в конце каждого месяца переправлять в столицу. Вскоре он оказался не в состоянии покрывать недостачу. Перебрав в голове все возможные источники средств, он не нашел никакого выхода из своего затруднительного положения и, не в силах перенести позора, застрелился из служебного револьвера «смит и вессон». К счастью, попытка самоубийства оказалась неудачной, и тут как раз подоспел Лентяй с крупной суммой денег, причитавшейся Виктору за участие в нескольких налетах. Этих денег хватило ненадолго, всего лишь на несколько вечеров в «Сплендид». Тогда Виктор застрелился вторично — и вновь неудачно. После этого им овладело тупое безразличие к жизни и к собственной судьбе. Лицо его приобрело то выражение, какое бывает у страдающих болезнью Дауна. Часами он созерцал мутным взором столбцы баланса доходов и расходов, курил вонючие местные сигареты и почесывал у себя под мышками. День перечисления денег неотвратимо приближался, но Виктора это уже мало беспокоило. Он сказал себе «будь что будет» и безвылазно сидел дома, махнув рукой на дела и забывая даже кормить своего любимого слона. В один из таких пустых вечеров Виктор понял, что больше не может так жить. «Почему я такой несчастный?» — вздохнул он и полез в ящик стола за револьвером. В том же ящике россыпью катались патроны. Обнаружив, что в результате двух предыдущих попыток самоубийства барабан револьвера опустел, Виктор принялся его заряжать, напевая: «Прима варе, прима варе…» Потянувшись за чайником, он для верности налил воды в ствол оружия, пробормотал: «Бог троицу любит» и вставил ствол себе в рот.