Кисмет - [71]

— И тем не менее вам не кажется, что это хорошая идея? — спрашивает Анна, когда аплодисменты сходят на нет и Зара возвращается на свое место. — Ничего подобного на рынке не представлено.

Все улыбаются, но почему-то никто ничего не говорит — словно она ребенок, задающий вопросы о выдуманном мире или увлеченный фантазиями, что, конечно, очаровательно, но ответа в таком случае не требуется. Хуже всего то, что Пит тоже дружелюбно улыбается, будто находит чудаковатость Анны забавной, но не склонен относиться к этому серьезно.

— Я не шучу, — продолжает она. — Только подумайте: в каждом доме есть молоток, который используется раз в два года.

— Молоток стоит всего пять фунтов, — несколько нечетко выговаривает Кейр.

Анна ждала этого возражения, и она отвечает:

— Да, дерьмового качества, сделанный в каком-нибудь китайском гулаге.

Но Кейр не успевает ответить — встревает Тони и с необычайным пылом расспрашивает Зару, где именно в Хакни находилась их квартира. Рисуя руками в воздухе карту, Зара объясняет, что дом был втиснут позади Мар-стрит, ровно посередине между Лондон-Филдс и парком Виктории. Тоби издает удовлетворенное «а-а-а», и Сесиль интересуется у Ингрид, где это по отношению к ее дому. Ингрид пытается, как может, объяснить, и ей на выручку приходит Пит, который отвечает на сыплющиеся со всех сторон вопросы насчет того, где что находится относительно других районов северо-восточного Лондона: Долстона, Хомертона, Хакни-Уик, Клэптона, Де-Бовуар-Таун. Затем Тони осведомляется о ценах на недвижимость, и все начинают оживленно обсуждать, какие из этих районов доступны по цене, какие были доступны прежде, а какие всегда являлись элитными; даже Хамза участвует в общем разговоре.

Анна смотрит на друзей с изумлением. Ни один из них не счел ее идею достойной серьезного обсуждения, а едва речь зашла о ценах на жилье в районах Лондона, с которыми они никак не связаны — и скорее всего никогда не будут, — они вдруг давай перекрикивать друг друга, стремясь поделиться последними мнениями, слухами, данными статистики и предположениями. Как будто понимание тенденций жилищного рынка для них столь же жизненно необходимо, как наличие стабильной и хорошо оплачиваемой работы, возможность дважды в год полноценно отдохнуть в отпуске и, развивает свою мысль Анна, определить детей, которые неизбежно появятся, в престижные школы. Это составляющие успешного и счастливого существования; всё, что сюда не вписывается — вроде ее идей и замыслов, — просто причуды, которые к двадцати пяти годам надо исключить из своей жизни.

— А парк Виктории — дорогой район? — интересуется Тоби, и Ингрид спрашивает, не шутит ли он.

Анна оглядывает сидящих за столом — каждого из ближайших друзей и бойфренда, который скоро станет ее женихом, — и поражается, насколько она сама отличается от них. Все они учились в престижных частных школах и, наверно, после смерти родителей, а то и раньше, получат сотни тысяч фунтов; у них есть прочный тыл, позволяющий заниматься тем, чем хочется. И все же они идут приблизительно одним и тем же маршрутом: работают юристами, учителями, аудиторами, словно вознамерились провести всю жизнь в склепах серой заурядности. Они, должно быть, питают такое отвращение ко всем бедствиям, которые случаются с людьми — безработице, бедности, депрессии, одиночеству, смерти, — что не желают рисковать ни в малейшей степени. Одним словом, боятся. Иначе говоря, они трусы.

— Лейтон и Уолтемстоу, — глубокомысленно произносит Пит. — Сейчас многие покупают там жилье.

Сесиль осмеивает это заявление: Уолтемстоу — это уже вчерашний день, и люди сейчас едут в Вулидж и Уэст-Хэм.

Может, она излишне строга к ним, думает Анна, наливая себе очередной бокал белого вина. Какие же они трусы? Начать с того, что Бин открывает свой бар, а Хамза по сути просто лоботряс. И остальные, кто работает с девяти до пяти, делают это не потому, что отказались от своих заветных желаний; их заветное желание как раз и заключается в том, чтобы идти разумным путем, — это результат рассудительности. Только ей одной в детстве привили смутную обязанность сделать свою жизнь необыкновенной, и поэтому она вынуждена сражаться с проклятыми вопросами на каждом шагу. А значит, — Анна одним большим глотком осушает бокал, — это вовсе не они, а она сама — трусиха. Да еще какая! Несмотря на всю болтовню и рефлексию, она, как и ее друзья, не делает ни шага навстречу собственной мечте. Образ чудачки-идеалистки, который нарисовала в своем рассказе Зара, — это ее подлинное «я»; ее личное представление о себе, то есть фантазия. Страницу для сбора средств на «Общественный амбар» она так и не открыла. В чемодан, когда еще была возможность найти владельца, не заглядывала. С Джульетт в Сан-Франциско или с Томасом-72 не переспала и с Джеффом-81 сблизиться не попробовала. Проще говоря, она никогда не осмеливалась быть честной с собой.

Тут Анна чувствует, что кто-то тормошит ее за плечо.

— Теперь твоя очередь, — говорит Хамза.

— Что? — переспрашивает она, не понимая, о чем речь. Оказывается, с тех пор как она ушла в свои мысли, многое изменилось: гости больше не обсуждают цены на недвижимость и вообще не разговаривают, а в ожидании смотрят на нее.