Кислородный предел - [3]
Сомнамбула лишь тупо подавался, словно ванька — встанька, под ударами. За ворот его затрещавший влекут за собой:
— Послушай, друг, нам без тебя никак! Ты от нас никуда теперь, слышишь?
— Мы — целое теперь, одно! Москву сейчас — раком!
И вот уже по улице ночной идут, шатаясь, впятером — на зыбких ногах, уходящих в мостовую, как в воду; в обнимку шествуют, как победители чемпионата, не то от смеха загибаясь, не то от слез захлебываясь, — так сразу не поймешь; гиена так то ли смеется, то ли плачет, у волка так бывает, с непривычки трудно отличить улыбку от оскала Идут, орут, поют и на людей, не выдержав, бросаются — на девушек, мужчин, старух, японцев, всех подряд, не разбирая, — в тиски объятий зажимают, без сострадания, до хруста сдавливают и будто метят, метят каждого, размазывая сажу по сжатому в ладонях девичьему, мужскому ли лицу. Без устали людей в затылки, лбы, носы и щеки чмокают — с оттяжкой и трубным сопением, смачно. Чумные словно, бесноватые, и цель одна у них — побольше за собой в могилу утащить.
На улице светло, как днем, — Москва же, ночь глубокая в Москве, когда на улицах центральных море разливанное огней и ослепительно подсвеченные здания меняются перед глазами, словно жемчужно-матовые снимки в дорогом альбоме открыточных красот. Народу — пруд пруди, ведь пятница, и в ресторанах, барах нет свободных мест, и открывается их воспаленным взорам не то Аркадия, не то Валгалла, столько девушек вокруг — раздетых, полуоголенных, открывших грудь по самые «не могу» и ноги, — соответственно, по самые «не балуйся». Парят, гарцуют, надвигаются безжалостно, в упор не замечая, проходя насквозь, навылет, словно ты — пустое место, и бедрами свои короткие, зачаточного рода юбчонки рвут… ну, в самом деле, ну, нельзя так, сучки! Вам жарко, лето, но не до такой же степени! Бретельки эти ваши, спины гладкие, горячие, как солнцем прокаленная морская галька, вот эти животы открытые, трусы как будто из нектара и амброзии, столь смехотворно условны они, столь прозрачны и призрачны, и какой их только дьявол соткал, какая садистски-изощренная «Прада» сработала?
Дара речи лишаются, словно в пубертате, и глазами пьют, нещадно схватывая все, ничего не упуская: и нечаянный выгиб спины, и скульптурное высвечивание ягодиц под юбкой, и пушок нежнейший вдоль хребта, и контраст между тонкостью смуглых лодыжек и громоздкостью ступней, обутых в белоснежные кроссовки.
— Вон, вон, смотри.
— Целый выводок — откуда?
— Я не понял — последний звонок, выпускной? Какой же день сегодня? Месяц?.. Что за концерт сегодня, девушка, вы не подскажете?
— Ну, ребята, это чересчур! Эротический заповедник!
— Кого хочешь бери! Как из ружья, ребят, серьезно! Вообще только это работает.
— Так что стоишь? Пошли.
И уже с эротической целью набрасываются на вчерашних школьниц, первокурсниц нынешних, — не стесняясь в словах и рукам давая волю. Буря и натиск елозящих губ. Музыкальные вихри проворно шарящих пальцев. Вот один из них, рывком девицу подхватив, на парапет поставив, с мычаньем лезет головой под плиссированную юбку.
— Слышь, давай! А что?.. Я сейчас могу такое…
Он-то знает, только разве объяснишь? Что он с ней, как с первой и последней?.. Не по правилам, конечно. Страхом и гадливостью лица девушек искажены. Ну, еще бы — в жженых тряпках, прокаженные из преисподней перед ними.
Тут откуда-то и парни появляются гурьбой, чтоб за девушек вступиться; на маньяков бросились, как менты на бомжей, ногами бьют, руками — брезгуют. По коленям, по голеням метят. А маньякам будто лишь того и надо — в драку бросились единым организмом словно. Свои и «эти», наши и чужие. «Задавишь» на «задавишь» — вне племенной вражды и разности кровей.
Схлестнулись с буханьем и хрястом, и все смешалось, раскололось на множество сегментов, где в каждом творилась увечная сшибка, и нужно было обладать фасетчатым глазом насекомого, чтобы собрать расколовшийся мир воедино. Остолбенели атакующие, парализованные страхом и потрясенные слепой остервенелостью отпора. Позволили себя гвоздить, смешались, почуяли — запахло жареным — и врассыпную кинулись.
— Ну, все! Хорош! Убьешь так! — один другого в сторону оттаскивает.
Поверженного парня вчетвером они на ноги поднимают.
— Переборщили, друг, конечно, — извини. Не знаем сами, что нашло.
И дальше в путь — куда глаза глядят. Размазывая кровь по черным лицам.
— Как в молодость вернулся, прямо скажем!
— Что — приходилось часто?
— Ага, такой район.
— Стоять — деньги есть? Иди сюда, пацанчик?
— Ага, с третьего класса.
— Москвич?
— Смеешься? «Химик»-Воскресенск — слыхал?
Ну, кто они такие? Что там под наносной чумазостью, под пылью этой угольной, которая так въелась, что уже от плоти представляется неотделимой? Известный тип — «воротнички». Знакомый сорт, который вызревает в теплицах бизнес-центров, в стеклянных и стальных аквариумах адвокатских контор и рекламных агентств. На головах, щеках и подбородках — одной длины густая, ровная стерня, ну, то есть четверо из пятерых мужчин острижены почти под ноль, не длиннее трехдневной щетины и словно мышцами играют интеллектуальными, надменно предъявляя миру оголенные крутые черепа с высокими, гипертрофированными даже лобными долями, что каменеют выпукло и словно неослабно давят в одном сплошном упорстве сломать чужую волю, сломить сопротивление врага. Костюмчики опять же, галстуки, вернее, что от них осталось, — сооl-шерсть, прекрасный лен, плетеный шелк… ну, можно сделать выводы… Вундеркинды-отличники. Былые победители математических олимпиад. От тридцати до сорока. Еще не пересели, может быть, — еще не все — в директорские кресла, еще не заселились в полноценный личный кабинет. Еще не дуб мореный и не кожа страуса, но уже и не пластик, не дерево-плита в гипсокартонных загончиках для офисных овец. Костюм еще не с Сэвил Роу, но и давно уже — не «Большевичка».
Гражданская война. Двадцатый год. Лавины всадников и лошадей в заснеженных донских степях — и юный чекист-одиночка, «романтик революции», который гонится за перекати-полем человеческих судеб, где невозможно отличить красных от белых, героев от чудовищ, жертв от палачей и даже будто бы живых от мертвых. Новый роман Сергея Самсонова — реанимированный «истерн», написанный на пределе исторической достоверности, масштабный эпос о корнях насилия и зла в русском характере и человеческой природе, о разрушительности власти и спасении в любви, об утопической мечте и крови, которой за нее приходится платить.
Великая Отечественная. Красные соколы и матерые асы люфтваффе каждодневно решают, кто будет господствовать в воздухе – и ходить по земле. Счет взаимных потерь идет на тысячи подбитых самолетов и убитых пилотов. Но у Григория Зворыгина и Германа Борха – свой счет. Свое противоборство. Своя цена господства, жизни и свободы. И одна на двоих «красота боевого полета».
Новый роман Сергея Самсонова «Проводник электричества» — это настоящая большая литература, уникальная по охвату исторического материала и психологической глубине книга, в которой автор великолепным языком описал период русской истории более чем в полвека. Со времен Второй мировой войны по сегодняшний день. Герои романа — опер Анатолий Нагульнов по прозвищу Железяка, наводящий ужас не только на бандитов Москвы, но и на своих коллег; гениальный композитор Эдисон Камлаев, пишущий музыку для Голливуда; юный врач, племянник Камлаева — Иван, вернувшийся из-за границы на родину в Россию, как князь Мышкин, и столкнувшийся с этой огромной и безжалостной страной во всем беспредельном размахе ее гражданской дикости.Эти трое, поначалу даже незнакомые друг с другом, встретятся и пройдут путь от ненависти до дружбы.А контрапунктом роману служит судьба предка Камлаевых — выдающегося хирурга Варлама Камлаева, во время Второй мировой спасшего жизни сотням людей.Несколько лет назад роман Сергея Самсонова «Аномалия Камлаева» входил в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» и вызвал в прессе лавину публикаций о возрождении настоящего русского романа.
Сверходаренный центрфорвард из России Семен Шувалов живет в чудесном мире иррациональной, божественной игры: ее гармония, причудливая логика целиком захватили его. В изнуряющей гонке за исполнительским совершенством он обнаруживает, что стал жертвой грандиозного заговора, цель которого — сделать самых дорогостоящих игроков планеты абсолютно непобедимыми.
Известный андерграундный композитор Матвей Камлаев слышит божественный диссонанс в падении башен-близнецов 11 сентября. Он живет в мире музыки, дышит ею, думает и чувствует через нее. Он ломает привычные музыкальные конструкции, создавая новую гармонию. Он — признанный гений.Но не во всем. Обвинения в тунеядстве, отлучение от творчества, усталость от любви испытывают его талант на прочность.Читая роман, как будто слышишь музыку.Произведения такого масштаба Россия не знала давно. Синтез исторической эпопеи и лирической поэмы, умноженный на удивительную музыкальную композицию романа, дает эффект грандиозной оперы.
…один — царь и бог металлургического города, способного 23 раза опоясать стальным прокатом Землю по экватору. Другой — потомственный рабочий, живущий в подножии огненной домны высотой со статую Свободы. Один решает участи ста тысяч сталеваров, другой обреченно бунтует против железной предопределенности судьбы. Хозяин и раб. Первая строчка в русском «Форбс» и «серый ватник на обочине». Кто мог знать, что они завтра будут дышать одним воздухом.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.