Кислородный предел - [18]
— Слышь, мужики, а правда, что евреи… ну, это… себе обрезают специально, чтоб дольше не кончать?
— Херня все это!
— Вот врать не буду, мужики — иной раз час без перерыва. Зае…юсь страшно.
— Гигант!
— На эту тему анекдот…
— …Прости, Серег. Серьезно, искренне. Ну, переклинило.
— …Ну это пока молодые. Лет пять, ну, десять максимум, и скажем спасибо за то, что хотя бы стоит.
— …Но я тебя предупреждал, что голову тебе пробью? Если ты хотя бы еще слово? Нельзя так потому что… такими вот вещами. Потому что если тебе за людей не страшно и не больно, то какой же ты после этого человек? Во всяком случае, меня к своей системе доказательств притягивать не надо. Я не святой, обычный, грешный, я контрабандой занимался, наркотой по клубам, много чем, я человеку одному однажды тачку без тормозов спокойно продал, потому что мне деньги были срочно нужны, потом вот, правда, позвонил, предупредил, и много раз так было, но все-таки есть какой-то предел, за которым все шутки кончаться должны. Ну, это я не знаю… как бабушек за пенсию по голове… ну, хорошо, ну, укради, убей, но это я не знаю, каким вообще сознанием, каким устройством мозга надо обладать, чтобы старух и стариков вот так вот за последние гроши. Детей опять же. Или вот так, когда в пожаре люди ни за что… А ты совсем, выходит, ориентацию в пространстве потерял… — Артур все это говорит, в объятиях богатырских сомнамбулу сжимая. Не отпускает, давит, долбит, настойчиво втемяшивая; ждет понимания, проникновения, раскаяния от цельного, глухого, как стена, лунатика. — У тебя вон, смотрю, крест на груди. Значит, в Бога… хоть что — что да есть. Или просто как золото?
— Кресты, — Андрей встревает, усмехаясь, — это модный аксессуар. И потом — уголовники кресты очень любят, купола там, святых, церкви-маковки. На человеке пробы негде ставить, пятнадцать христианских душ загубленных, зато вся шкура до колен в распятиях и Богородица с младенцем на спине. Вот тебе и христианское сознание.
Все нагишом сидят, лишь чресла опоясав полотенцами, — античные герои. Вот Гриша — стареющий мальчик с жалкими и жадными глазами кролика, которые запаяны в телескопические линзы нелепых «ботанских» очков; безволосая впалая грудь, со слабыми мышцами тонкие руки; худой от природы, тщедушный, но в то же время и все признаки хорошего, здорового питания налицо — не толстая прослойка жировая, но некий лоск, который недоступен большинству обыкновенных смертных Гришиных сограждан, имеющих гораздо меньше пяти тысяч долларов ежемесячного дохода. Вот рослый и сильный Андрей, не утративший юношеской устремленности ввысь, но в то же время и набравший, нарастивший необходимую, приемлемую массу, — так просто не согнешь, не сдвинешь. Вот исполинский, мощный, как валун, дородный торс Артура — заросший густо черными волосами, с ощеренными мордами волков, наколотыми на предплечья. Сергей-один — с телосложением боксера-средневеса, с таящейся в подвижных мышцах взрывной, молниеносной силой. И тоже моде дань на правой стороне груди — татуировка, щит и меч; погранвойска, наверное. Лунатик, наконец, — с поджарым станом, долговязый, жилистый, с простым латунным крестиком на прочной золотой цепочке: Иисус Назарей, Царь Иудейский, тощий, изможденный, как узник Бухенвальда, с торчащими сквозь кожу ребрами, но смерть поправший — видите в ногах распятого Спасителя черепушку и кости «веселого роджера»?
— Одно хорошо, — начинает Артур, — у нас в гостинице одни мужчины в основном. Не так трагично. Другое дело — дети, самое начало жизни.
— Какая разница, не понимаю, — не соглашается Андрей. — Мужчины, дети, женщины… Мужчины, что, по-твоему, без никого? Их тоже кто-то потерял — кусок живого мяса у кого-то отхватили. У каждого — мать, жена… Мы уходили — никого вокруг, спасатели да погорельцы вроде нас, а вот сейчас к гадалке не ходи — вокруг пожарища толпа родных. Ментов, спасателей на части рвать готова, лишь бы сквозь оцепление, и то, что смысла нет, что поздно лезть в гостиницу, они, конечно же, не понимают.
— Сказали ведь — живые есть, — на это возражает Гриша упавшим голосом, как будто сам себе не верит. — Там вроде людей по больницам.
— Ну это да, конечно. Кому-то кусок оторванной плоти обратно приставят.
— Да нет, ну, дети — это все-таки святое, — упрямствует Артур. — Мужчина что? Он воин, он солдат, в конце концов, и смерть ему естественнее, привычней принимать. Не обязательно война, а даже и так, в мирной жизни. Его это дело. А дети. Ну, как сказать?.. Ну ты вот отец? — в Андрея пальцем тычет.
— Отец, отец.
— Ну вот, должен сам понимать. Для них все в первый раз, ты понимаешь? То, что для нас обыденная жизнь, для них — чудеса. Первый раз жирафа в зоопарке видят, кролика, собаку, кошку — в первый раз. Обычную, драную, Мурку, но зато ведь впервые! И дальше, дальше — тоже первое. Первая любовь, школьная пора… И вот представь: а ничего у них вот этого не будет. Любви не будет первой у мальчика и девочки. Футбола не будет. О велике мечтал — не будет велика. И сразу вопрос — о справедливости в космическом масштабе.
— К Богу вопрос?
— Да. А тут без детей обошлось, и вроде как нету вопросов.
Гражданская война. Двадцатый год. Лавины всадников и лошадей в заснеженных донских степях — и юный чекист-одиночка, «романтик революции», который гонится за перекати-полем человеческих судеб, где невозможно отличить красных от белых, героев от чудовищ, жертв от палачей и даже будто бы живых от мертвых. Новый роман Сергея Самсонова — реанимированный «истерн», написанный на пределе исторической достоверности, масштабный эпос о корнях насилия и зла в русском характере и человеческой природе, о разрушительности власти и спасении в любви, об утопической мечте и крови, которой за нее приходится платить.
Великая Отечественная. Красные соколы и матерые асы люфтваффе каждодневно решают, кто будет господствовать в воздухе – и ходить по земле. Счет взаимных потерь идет на тысячи подбитых самолетов и убитых пилотов. Но у Григория Зворыгина и Германа Борха – свой счет. Свое противоборство. Своя цена господства, жизни и свободы. И одна на двоих «красота боевого полета».
Новый роман Сергея Самсонова «Проводник электричества» — это настоящая большая литература, уникальная по охвату исторического материала и психологической глубине книга, в которой автор великолепным языком описал период русской истории более чем в полвека. Со времен Второй мировой войны по сегодняшний день. Герои романа — опер Анатолий Нагульнов по прозвищу Железяка, наводящий ужас не только на бандитов Москвы, но и на своих коллег; гениальный композитор Эдисон Камлаев, пишущий музыку для Голливуда; юный врач, племянник Камлаева — Иван, вернувшийся из-за границы на родину в Россию, как князь Мышкин, и столкнувшийся с этой огромной и безжалостной страной во всем беспредельном размахе ее гражданской дикости.Эти трое, поначалу даже незнакомые друг с другом, встретятся и пройдут путь от ненависти до дружбы.А контрапунктом роману служит судьба предка Камлаевых — выдающегося хирурга Варлама Камлаева, во время Второй мировой спасшего жизни сотням людей.Несколько лет назад роман Сергея Самсонова «Аномалия Камлаева» входил в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» и вызвал в прессе лавину публикаций о возрождении настоящего русского романа.
Сверходаренный центрфорвард из России Семен Шувалов живет в чудесном мире иррациональной, божественной игры: ее гармония, причудливая логика целиком захватили его. В изнуряющей гонке за исполнительским совершенством он обнаруживает, что стал жертвой грандиозного заговора, цель которого — сделать самых дорогостоящих игроков планеты абсолютно непобедимыми.
Известный андерграундный композитор Матвей Камлаев слышит божественный диссонанс в падении башен-близнецов 11 сентября. Он живет в мире музыки, дышит ею, думает и чувствует через нее. Он ломает привычные музыкальные конструкции, создавая новую гармонию. Он — признанный гений.Но не во всем. Обвинения в тунеядстве, отлучение от творчества, усталость от любви испытывают его талант на прочность.Читая роман, как будто слышишь музыку.Произведения такого масштаба Россия не знала давно. Синтез исторической эпопеи и лирической поэмы, умноженный на удивительную музыкальную композицию романа, дает эффект грандиозной оперы.
…один — царь и бог металлургического города, способного 23 раза опоясать стальным прокатом Землю по экватору. Другой — потомственный рабочий, живущий в подножии огненной домны высотой со статую Свободы. Один решает участи ста тысяч сталеваров, другой обреченно бунтует против железной предопределенности судьбы. Хозяин и раб. Первая строчка в русском «Форбс» и «серый ватник на обочине». Кто мог знать, что они завтра будут дышать одним воздухом.
Книга рассказывает об одной из московских школ. Главный герой книги — педагог, художник, наставник — с помощью различных форм внеклассной работы способствует идейно-нравственному развитию подрастающего поколения, формированию культуры чувств, воспитанию историей в целях развития гражданственности, советского патриотизма. Под его руководством школьники участвуют в увлекательных походах и экспедициях, ведут серьезную краеведческую работу, учатся любить и понимать родную землю, ее прошлое и настоящее.
Книгу составили два автобиографических романа Владимира Набокова, написанные в Берлине под псевдонимом В. Сирин: «Машенька» (1926) и «Подвиг» (1931). Молодой эмигрант Лев Ганин в немецком пансионе заново переживает историю своей первой любви, оборванную революцией. Сила творческой памяти позволяет ему преодолеть физическую разлуку с Машенькой (прототипом которой стала возлюбленная Набокова Валентина Шульгина), воссозданные его воображением картины дореволюционной России оказываются значительнее и ярче окружающих его декораций настоящего. В «Подвиге» тема возвращения домой, в Россию, подхватывается в ином ключе.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.