Кисейная барышня - [50]

— Что на этот раз пропало?

— Опять же всякая ерунда. Колечко с бирюзой, брошь. Я ведь, Иван Иванович, барышня бедная, это у Фимочки ларцы от самоцветов ломятся.

Зорин на Серафиме вообще никаких украшений не видел, только часики.

— И на эти самоцветы ваша гризетка тоже могла руки наложить?

— Не могла, Фимочкины драгоценности все до одной описаны и магическими метками защищены. Дядюшка так велел.

Колечко и брошь. Иван Иванович, прищурившись, посмотрел на спину целеустремленной Серафимы. Нашла повод в приказ явиться, авантюристка. И вертит же окружающими, как ей угодно, и кузиной, и госпожой Шароклякиной, и им, Иваном, тоже. «Простите, ради бога простите…» И шмыг за порог, особо секретами не поделившись.

— Может, ну его? — Будто прочитав мысли чародея спросила Натали. — Давайте на причал лучше прогуляемся? Присутственные места меня угнетают. К тому же Фимочка, насколько я успела заметить, не в восторге от вашего общества.

— Какая вы, Наталья Наумовна, наблюдательная! — восхитился Зорин и потащил ее вперед.

Барышня охнула, затем зачастила:

— Мне нельзя, решительно нельзя неудовольствие Абызовых вызвать. Поймите, Ванечка, я в полной их власти. Сейчас, когда мне пришлось расстаться с Лулу, Фимочка велела к ней в апартаменты переезжать, потому что мне теперь одной оставаться неприлично.

— Чудовищная ситуация.

Серафима уже спускалась по ступеням к дощатой террасе пляжа. Лариса Павловна тяжело дышала, прислонившись к балюстраде.

— Но Фимочка так настаивала на увольнении Лулу…

— Неужели?

— Она уверена, что моя горничная распускала нехорошие слухи о ней в местном обществе. Ну, знаете, о том, что Фимина матушка… — Натали смолкла, будто не решаясь говорить дальше.

Шароклякина обмахивалась огромным, как парус, носовым платком, спускаться за Серафимой на пляж, видимо, не собиралась.

— Матушка?

Зорин просто повторил последнее услышанное слово с вопросительной интонацией. Он часто пользовался этой хитростью, когда беседа его нисколько не занимала, а продолжать ее требовали приличия или иная необходимость.

— Полина Захаровна Абызова, — драматичным шепотом сказала Натали. — Моя тетушка. Она закончила дни свои в скорбном доме. И сей факт Фимочку до крайней степени угнетает.

— Угнетает?

— Несомненно. Фимочка постоянно твердит, что безумие передается по наследству, ей сию премудрость в заграничном пансионе поведали.

— А в роду Бобыниных больше сумасшедших не было?

Наталья Наумовна обиделась:

— Наш благородный род…

— Происходит от соратника Берендия Первого, Бобыни. Я полистал Бархатную книгу. Примите восторги, Наталья Наумовна. Ваше семейное древо из одного корня с императорским дубом произрастало.

Натали сменила гнев на милость, улыбнулась и даже чуть ускорила шаг. Лариса Павловна помахала приветственно платком:

— Серафима внизу кого-то углядела, знакомца, попросила здесь ее обождать.

Зорин прислонил Натали к балюстраде, поклонился дамам и спустился на пустынный пляж. Серафима обнаружилась справа, шагах в двухстах у отвесной каменной стены. Компанию ей составлял молодой парень, видно из местных, в парусиновой паре с картузом в руке. Они как раз заканчивали разговор, потому что парень поклонился, надел картуз и зашагал прочь по разложенным под стеной мосткам. Серафима провожала его взглядом, стоя к Зорину спиной. Он спрыгнул и пошел к ней. Доски пружинили, не заметить приближения чародея Серафима не могла, но обернулась, лишь когда Иван приблизился к ней вплотную.

— Господин Зорин, — она кивнула с равнодушно-злой улыбкой, — по служебной надобности рыщете?

— По личной. Хотелось с вами наедине побеседовать.

— Беседуйте, — разрешила Серафима, поправляя перчатки.

— Позвольте узнать, кто тот молодой человек, с которым вы только что распрощались?

— Не позволю.

Помолчали. Серафима не выдержала первой:

— Если вы желали обсудить наш послеобеденный поцелуй, любезный Иван Иванович, давайте закончим побыстрее.

— Начинайте, — разрешил Зорин и взял ее за руку, она дернулась, но Иван Иванович скользнул пальцами ей под манжету платья и извлек сложенную многократно записку.

— Отдайте!

— Ротмистр Сухов, кажется? — Иван мотнул годовой, указывая направление. — Военную выправку простой одеждой не скроешь. — Почтальон любви?

— По какому праву вы учиняете мне обыск?

Он рассматривал послание, сложенное хитроумными складками так, что походило на бумажную розу. Траурные венки такими украшают. Тяжело вздохнул:

— Держите, огненная Серафима. Простите скандальную выходку и прочее…

— Тогда вы мне простите утреннюю выходку, — энергично предложила барышня, — и прочее…

Она попыталась обойти Зорина по шатким мосткам.

— Когда у вас свидание с князем?

Иван придержал ее за плечи, чтоб не упала. В придерживании барышень он за сегодня натренировался на годы вперед.

— После заката. — Собольи брови Серафимы сдвинулись к переносице. — Как все успеть, ума не приложу, было бы в сутках часов сорок, вот тогда ладно бы было. Вы бы мой список дел на сегодня посмотрели, ахнули бы.

Она уже отвернулась от Зорина, чтоб устремиться к лестнице.

Иван чувствовал себя прескверно, дураком, если по-простому. Записку еще отбирать бросился, болван. Побеседовать с вами желаю… О чем вам с ней беседовать? Ах, Серафима Карповна, простите, оплошал, застигнутый врасплох вашими эротическими порывами? Он же просто хотел попросить ее отступиться, дать ему закончить то, что начал третьего дня. И посулить и Маняшу, живую и невредимую, и голову Крампуса вместо пресс-папье. А после исполнить обещание и вернуться в Мокошь-град, вспоминая Руян как страшный сон.