Кисейная барышня - [29]

— Авось не сорвусь, — сказала я Гавру.

— Ав-р-р, — ответил тот и попятился.

— Что?

Я отвлеклась всего на мгновение, а когда взгляд вернулся к мосткам, заорала во всю силу легких.

Из-под обрыва вынырнула чудовищная тварь, запрыгнула на берег, клацнули сухие кости, щелкнул птичий клюв, взметнулись многослойные рваные лохмотья.

Отпрыгнув назад, я не удержалась на ногах, упала, приложившись спиной о камень.

Голова твари, гладкая, костяная, болталась из стороны в сторону на тонкой пульсирующей шее, одна рука была гораздо длиннее, на нее чудовище опиралось, помогая себе при ходьбе.

Я засучила ногами в попытке отползти, Гавр молча ринулся в атаку. Эх, болезный, эта чайка тебе не по зубам.

Тварь казалась более-менее живой. Ну, насколько живой могла бы выглядеть лишенная кожи плоть. Прочее было бестолковым соединением высушенного морем и ветром мусора.

Я схватила с земли камень и вскочила на ноги.

Чудовищу удалось обхватить Гавра похожей на птичью лапой, тот завизжал от боли.

— Брось кота! — велела я и бросила камень, который звонко отскочил от костяного черепа.

Рот-клюв раскрылся, выпуская не голос, а какой-то клекот:

— Тепло ли тебе, девица?

— А то! — Этот обломок попал ему в плечо, подняв облачко трухи. — Животину не тирань.

— Тепло ли тебе, красная?

— Ты истопник, что ли? Или за погодой наблюдать приставлен?

Вот если бы попасть в сустав той руки, в которой оно сжимает Гавра…

Котенок затих, тварь поднесла его к раскрытому клюву, я прыгнула, всаживая каблук в опорную чудовищную руку.

Тварь покачнулась, Гаврюша плюхнулся на землю, а я взвыла, когда трехпалая клешня ухватила мое плечо.

— Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе красная?

Было очень страшно и очень больно и воняло гадостно, гнилыми улитками и прелым навозом.

— Пугало ты огородное…

— Три года — зима по лету, три года — лето по зиме…

Пальцы ползли по плечу к шее, прикосновение к незащищенной коже оказалось склизким и обжигающим. Шевелиться я уже не могла, воздух вокруг меня будто густел, превращаясь сначала в воду, затем в студенистый кисель. Я отчего-то знала, что скоро он замерзнет и тогда чудовище меня отпустит, оставит в покое.

— …три года — само по себе…

Я не смогла вдохнуть, глаза заволокло красной пеленой, в ушах зашумело прибойно.

Батюшка горевать будет.

Сердце ударялось в виски, раз, другой, третий. Все медленнее и медленнее… Ну вот и все, Серафима… Приказывай всем жить, а сама…

Бах! Мир разлетелся огненными снежинками. Меня отбросило, приложило спиной о скалу. Костяная голова моего обидчика стукнулась о землю, подпрыгнула мячиком, покатилась. Безголовый монстр замер, покачнулся, из перебитой шеи во все стороны летели желтоватые вонючие брызги, потом обрушился кучей мусорных обломков. Шея дернулась, выпустила последнюю вонючую струйку и затихла в пыли.

Воздух скользнул в горло. Я закашлялась, упала на колени, затем завалилась на бок. Шейный обрубок твари был похож на дохлого слизняка. Зрелище мне не понравилось. Я устремила взор вдаль. Голубое яркое небо, голубое яркое море и разделяет их лишь крошечная серая полоска, может, даже и не реальная, а сочиненная, ибо одно от другого отделять положено.

— Авантюристка загорская, — говорил кто-то зло. — На полчаса оставить нельзя, чтоб не ввязалась ни во что.

Перед моим лицом покачивался револьвер, и не покачивались две ноги в на диво пристойно скроенных брюках.

— Налюбовался стихиями? — Хрип получился знатный, помирать после такого эффектно. — А, Болван Иванович?

— Огненной с избытком, — непонятно ответил Зорин, спрятал револьвер и легко подхватил меня на руки.

— Гавра посмотри, — брыкнулась я.

— Посмотрел.

— И чего?

С закрытыми глазами и, если прислониться виском к груди господина чародея, голове было почти не больно. Нес он меня ловко, будто от многолетней привычки барышень на руках таскать.

— Девять жизней у твоего Гавра, оклемался уже. Следом трусит, полюбуйся сама.

Я полюбовалась только одним глазом, и открыла его не полностью. Котик прихрамывал, шерстку кое-где марали красные пятна.

— Лечить его надо.

— Давай мы сначала тебя полечим?

— А чего это ты мне тыкаешь?

— Ты первая начала.

— Я девушка, мне можно.

— А я за равноправие. Про суфражисток слыхала?

Смеяться было очень больно, но остановиться я уже не могла:

— Слыхала. Только и помыслить не могла, что они на самом деле мужики с пудовыми кулачищами…

Я хихикала, пока смех не перешел в рыдания.

— Но, но, — Зорин прижал меня к себе, как кутенка, — отставить истерику. А то Фимой звать буду, знаю, как тебя от этого обращения корежит.

— А что еще про меня знаешь, господин чародей? — Вопрос прозвучал кокетливо, осознав сей факт, я залилась краской и спрятала лицо у Зорина на груди.

Иван Иванович, видимо поняв мое смущение, отвечать не стал.

— Кто это был? — спросила я, когда молчание стало казаться неуместно томным.

— А он не представился? — фальшиво удивился мой телоносец.

— Так не успел, видать, ты в него раньше палить стал.

— Думаешь, надо было дождаться, пока он тебя в сундук запечатает?

— Не думаю, — искренно сказала я. — Напротив, я за своевременное вызволение благодарна… Какой еще сундук?

— В который Крампус этот зловредный пойманных дев сует.