— И всё-таки страшно, — вздохнув, сказала Галя. — Никак не пойму тех людей, которые ничего не боятся. А я и бомбёжки, и обстрела — всего боюсь.
— Так, может, вернёшься домой? А я сам схожу.
— Что ты! Я буду прятаться, а ты пойдёшь один? — возмутилась Галя. — Я потерплю. Мне страшно, но не особенно. А главное, я хочу видеть, как обрадуется мама.
Стрельба наконец прекратилась. Вовка выглянул за дверь и сказал:
— Пошли, пока тихо.
Вскоре они подошли к перекрёстку, так не похожему на другие перекрёстки, потому что здесь было не четыре угла, а пять. Пять улиц лучами сходились к одной точке, и трамвайная остановка называлась тут «Пять углов».
— У тебя ноги не мокрые? — заботливо спросил Вовка.
— Нет. Только болят немножко. А как ты думаешь, такой блокады, как ленинградская, никогда раньше не было?
— Конечно, не было. В старину тоже бывали города в осаде, но ведь с самолётов тогда не бомбили, самолётов не было, из тяжёлых орудий тоже тогда не стреляли.
А потом о блокаде они уже больше не вспоминали и всю остальную дорогу говорили об интересных книжках. Галя любила читать о жизни разных замечательных людей. А Вовке больше всего нравились приключенческие повести и книги о путешествиях.
Так незаметно и добрались они до маминой фабрики. На часах возле проходной было без десяти минут пять. Значит, мама уже кончает работать и разыскивать её в конторе или в цеху нет никакого смысла. Галя и Вовка решили подождать у проходной.
Скоро мама вышла. Увидев ребят, она остановилась и закрыла рукой глаза: верно, подумала, что случилось что-нибудь плохое.
Галя подбежала, обняла маму и вложила ей в руку письмо.
— От папы. Он жив и здоров! — сказала она.
Мама торопливо развернула письмо и стала читать, с трудом разбирая слова, потому что на глаза её всё время набегали слёзы. Но это было от радости, и Галя не мешала ей плакать.
У ворот стояла машина, гружённая солдатскими фуфайками, которые шили на этой фабрике. Шофёр Катерина Васильевна приоткрыла дверцу и крикнула маме:
— Нам по дороге, садитесь, я вас подвезу!
Галя и Вовка страшно обрадовались. Катерина Васильевна помогла им забраться в кузов и устроиться на ватниках. А мама села в кабину.
Ехать было очень хорошо. Просто даже отлично. Где-то далеко, должно быть за островами, садилось прохладное мартовское солнце. Вовка рассказывал Гале о новой книжке. А мама в кабине, наверное, в десятый раз перечитывала папино письмо.
Все сидела во дворе и грелись на весеннем солнышке. И вдруг подошёл Вовка, ведя на поводке собаку. Да, собаку! Правда, ага собака была такая худая, что шкурка висела на ней, как на палке, хвост не круглился бубликом, а болтался, как метёлка, и уши не стояли торчком, а свисали на тощую грустную мордочку. И глазки у неё были маленькие и как будто бы ко всему на свете равнодушные. И всё-таки это была настоящая собака, хоть и очень голодная и худая.
Первая заметила её Кирюшка. Она сказала:
— Я, кажется, сплю и вижу сон. Откуда может быть у нас во дворе живая собака?
А Сережка погладил пёсика по свалявшейся жёсткой шёрстке и спросил:
— Может, её сбросили с самолёта?
Гали усмехнулась:
— Интересно, кому это придёт в голову сбрасывать с самолёта собак? На самолёте привозят в Ленинград письма и газеты.
— Да вы же её знаете, — сказал Вовка. — Это же Шарик. Профессора Фёдора Ивановича. Только он очень похудел и изменился. Профессор сегодня утром улетел и Москву, а Шарика в самолёт не взяли. И Фёдор Иванович поручил его нам. Он сказал: «Я надеюсь, что вы сбережёте Шарика, это мой верный друг».
— А теперь он будет нашим другом. Правда, Вова? — сказал Валька.
— Чем мы будем его кормить? — спросила Таня.
— Что сами едим, то и ему будем давать, — ответил ей Вовка.
Таня покачала головой:
— Ты думаешь, мама тебе позволят отдавать Шарику свой хлеб?
— Весь не позволит, а кусочек — можно.
— Кусочком он не наестся, надо чего-нибудь придумать, — сказала Галя.
— А я уже придумала! Всё придумала! — объявила Кирюшка. — Слушайте! Нас много: рва, два, три, четыре… Если считать с малышами — десять человек. Из десяти маленьких кусочков получится один порядочный кусок хлеба. А если каждый даст от своего супа по три или четыре ложки, так будет полная мисочка…
— Я дам пять ложек, — пообещал Валька.
— Кости ему нужны. Без костей он здоровым не будет. А где мы их возьмём, если нету мяса? — спросил Серёжа.
Кирюшка опять придумала:
— Давайте сходим в госпиталь. Мама говорит, что раненым варят суп с мясом. Скажем, что для Шарика, и нам дадут.
В госпиталь пошли вдвоём. Кирюшка и Вовка. Кирюшка часто бывала у своей мамы и знала все входы и выходы. Они пробрались на кухню и вызвали повара, тётю Ирму. Тётя Ирма — эстонка. Она ещё прошлым летом эвакуировалась в Ленинград, но по-русски говорит не очень хорошо. Она «добрая душа», так говорит Кирюшкина мама.
Кирюшка спросила повара:
— Тёти Ирма, у вас косточки есть? Нам для собаки.
— Есть для собаки, — сказала тёти Ирма. — Хороши варёны косточки. Вы много собаке не давайте, — посоветовала она. — Вы мало собачке давайте, одна косточка. И приходите опить!
Вовка не знал, как по-эстонски будет «спасибо», но знал по-французски. Он сказал: