Киропедия - [92]

В действиях Кира мы можем усмотреть отражение и другого его убеждения: властители должны отличаться от подвластных не только своим личным совершенством, но и способностью очаровывать других. По крайней мере он и сам предпочитал носить мидийскую одежду и убедил пользоваться ею своих сотоварищей. Он считал, что эта одежда помогает скрывать телесные изъяны тем, кто их имеет, и позволяет носящим ее казаться и красивыми и высокими. Действительно, мидяне носят такие башмаки, в которые они могут совсем незаметно что-нибудь подкладывать, чтобы казаться более высокими, чем они есть на самом деле. Кир позволял также персам подводить глаза, чтобы они казались выразительнее, чем есть, и румяниться, чтобы кожа выглядела более красивой, чем она бывает от природы. Он воспитал в них также привычку не плевать и не сморкаться на людях и не оборачиваться явно при виде кого-либо, но сохранять невозмутимость.[317] Он полагал, что все это помогает выступать перед подчиненными в более почтенном виде.

Вот так, самолично руководя упражнениями и подавая другим высокий пример, Кир занимался подготовкой тех, кому, по его мнению, надлежало властвовать. Прочих, кому он уготовил быть рабами, он отнюдь не побуждал упражняться в трудных занятиях свободных людей и не позволял им приобретать оружия. Однако он старался, чтобы они никогда не оставались без еды и питья из-за тех упражнений, которыми занимались свободные. Так, когда им приходилось сгонять зверей в долины для всадников, он разрешал им брать с собой на охоту еду, тогда как никому из свободных он не позволял этого. В походе он приказывал своевременно отводить их к воде, как вьючных животных, а когда приходил час завтрака, ждал, пока они что-нибудь съедят, чтобы их не мучил зверский голод. В результате они тоже, подобно самым знатным, называли его своим отцом, хотя он заботился только об одном — чтобы они всегда безоговорочно оставались подневольными слугами.

Так Кир старался обеспечить незыблемость персидской державы. Что касается себя лично, то он был совершенно уверен, что ему не грозит никакой серьезной опасности со стороны порабощенного населения: он считал этих людей лишенными воинской доблести и видел их полную разобщенность, а кроме того, никто из них не мог даже приблизиться к нему ни ночью, ни днем. Однако были и другие, которых он признавал за людей могущественных, тем более, что, как он видел, они были вооружены и сплочены. Некоторых из них он знал как предводителей конных и пеших отрядов, во многих замечал высокий дух людей, уверенных в своей способности властвовать. Эти последние весьма близко соприкасались с его охраной, а многие из них частенько общались и с ним самим; это было необходимо во всех случаях, когда он собирался прибегнуть к их услугам. Конечно, эти люди во многом могли представлять для него серьезную опасность. Обдумывая, каким способом обезопасить себя от угрозы с их стороны, он счел непригодным лишать их оружия и воинского достоинства; он находил это несправедливым и чреватым возможностью крушения своей власти. С другой стороны, совершенно не подпускать их к себе и явно выказывать им свое недоверие тоже могло означать, по его мнению, начало войны. Вместо всего этого, понял Кир, есть только одно, но самое действенное и вместе с тем самое достойное средство обеспечить свою безопасность — это сделать всех этих могущественных людей более друзьями себе, чем друг другу. Как, по нашему мнению, ему удалось добиться этой дружбы, мы сейчас постараемся рассказать.

Глава II

Первым делом он всегда, в любое время старался как только мог показать свою приветливость, потому что, полагал он, как нелегко людям полюбить тех, кого они считают своими ненавистниками, и относиться доброжелательно к своим недоброжелателям, точно так же трудно представить себе, чтобы те, кого знают как друзей и доброжелателей, становились предметом ненависти со стороны тех, кто верит в их дружбу. Пока у него было меньше возможностей одарять людей, он старался добиться дружбы иными средствами — своей заботой о ближних, желанием облегчить их труды, искренней радостью по поводу их успехов и сочувствием — по поводу неудач. Когда же у него появилась возможность жаловать ценные подарки, тогда, думается нам, он прежде всего принял за правило, что никакие дары не доставляют людям столько радости, при одной и той же затрате средств, как угощение. Проникшись таким убеждением, он прежде всего распорядился, чтобы за его столом всегда подавали, наряду с кушаньями для него самого, еще много таких же яств для большого количества людей. Все, что подавалось, он, исключая часть, которая предназначалась ему самому и его сотрапезникам, раздавал тем из своих друзей, кому хотел показать, что помнит о них и благоволит к ним. Рассылал он угощения также и тем, кем был особенно доволен за несение охраны, за оказание услуг или какие-либо другие дела показывая этим, что их стремление угодить ему не остается незамеченным. Также и слуг он отличал кушаньями со своего стола в знак особой похвалы, причем всю еду для этих слуг приказывал ставить на свой собственный стол, будучи убежден, что как собакам, так и слугам это внушает особую преданность.