Кирибан - [3]

Художники молчали. Потом они потихоньку стали расползаться. Когда Накуртка открыл глаза, он был один. Фанера догорела. Чем дальше на юг, тем холоднее. У моря он бы нашел, как протопить.

— Пойдешь ко мне? — Художник с эстампами, собравший и сваливший их все в рюкзак — картинки были маленькие, в две ладони, — подошел сзади.

— Покупают? — Накуртка кивнул.

— Я не то. То моральная поддержка.

— Засунь их себе в сраку.

— Та… не злись. — Художник усмехнулся. — Не надо было… так…

— А как? — Слезы опять начали литься. — Я не школьница, попавшая под групповуху с особым цинизмом.

— Та я знаю, шо ты не школьница. Ты Павло.

Накуртка перевалился на колени, встал, не касаясь руками.

Он шел первым, художник, похмыкивая, плелся сзади. — Тут сворот, — сказал он.

Накуртка обернулся, свернул.

3.

У художника оказались клопы — а он даже почесаться не мог. Пузыри к утру полопались, руки текли, как тряпка с творогом. У художника не нашлось даже зеленки — можно было посмотреть у другого художника, у того нашлось бы. Травмпункт был закрыт, на двери карандашом написали адрес другой травмы. Накуртка посмотрел на руки. Месяц, подумал он.

На перекрестке новенькая кабинка, как будто ее не коснулись беспорядки. Сияли метровые буквы EMERGENCY HELP. Накуртка локтем отдавил ручку двери вниз.

Внутри был стул, как в банкомате. На щите горело: «ОПЛАТА КАРТОЙ». «ОПЛАТА НАЛИЧНЫМИ». Накуртка выбрал локтем. Далее пришлось пальцами. Накуртка сунул бумажку в засветившуюся зеленым щель.

Банкомат проглотил купюру. Заиграла музыка, приятный женский голос из динамика пропел:

— Это пункт скорой психологической помощи. Меня зовут Юлия. Все проблемы коренятся в детстве. Вы хотите об этом поговорить? Нажмите «да», «нет».

— Мне нужно поспать, поесть и согреться, — сказал Накуртка.

Автомат зажужжал, переваривая ответ.

— Вы хотите об этом поговорить? Нажмите «да», «нет».

Накуртка вышел.

Через сорок минут он пришел в другую половину города. Поднялся по заплеванной лестнице, постучал каблуком.

— Павлик? — Художник полез обниматься. Накуртка отшатнулся, пролез, лавируя между холстов. В комнате, заваленной холстами в рамах и пахнущей сложной смесью гари и растворителя, он увидел Веру. Она была одетая.

— Побачь, — пожаловался художник, входя. — Отопление дали, но до нас не доходит. — Так же, как Накуртка, он разговаривал на двух языках.

Накуртка у печки впивал спиной тепло. Труба была выведена в форточку, но холодный ветер забивал дым обратно.

—  Так скажет «завтра приду» и — на десять лет, — пожаловался художник Вере.

— Я с собакой, — объяснил Накуртка. — Не могу уйти.

Художник глядел, будто ожидал фокуса, что Накуртка вынет из куртки электронную собачку.

— Оставил у… — Накуртка назвал имя того художника.

Художник помрачнел.

— Так ты к ним? Или ты — к нам?

Накуртка опустил голову. — Это к тебе не относится, — сказал Вере, которая, как кошка, прилегла половиной туловища к нему на колени и уже расстегнула ему ремень на штанах. — У меня простатит. Вот так. Так. Так. Теперь вижу. — Он улыбнулся ей, отсевшей на расстояние.

Художник раскрыл рот как зачарованный, глаза прикованы к Накурткиным рукам. Зелёнки нет, понял Накуртка. — Руки мне не нужны, — убирая в карманы прежде чем тот успел что-либо спросить.

— Нет рук — нет отпечатков.

— А ты прав! — с азартом согласился художник. — Кому это всё нужно! Верка — всё в топку! — Он стал срывать холсты с рам и запихивать в жерло печки. Но быстро устал. — Современно… — задыхаясь. — Услышат… Заграница…

— Границы надо стереть, — сказал Накуртка. — А вы строите.

— Что там? — по тому, как спросил, Накуртка понял, чтó он услышал и что имеет в виду тот недостижимый рай.

— Тебе там места нет, — сказал он правду. Тебе есть? — с обидой отвечал взгляд художника.

Накуртка подумал про кладбище. — Подождут, пока его туда принесут.

— Ты вон побрился, — свернул он тему.

Художник потрогал гладкий головы кочан. — Мне картины надо продавать.

— Дай мне собачьего корма, — попросил Накуртка. — Тренируюсь. Он теперь будет Павлик. А я — алабай.

Художник тужил лоб, пытаясь понимать. — У меня нет собачьего. Гречка. Мать всю жизнь запасала, я ее ругал-ругал, на мусорку носил… Открыл — а там моль.

Они пошли в кухню, художник снял крышку с кастрюли. — Сыпь на пол, — велел Накуртка.

Он поел, потом лёг на пол. Здоровье здоровьем — а что улучшается в жизни в лесу: это — слух. За стенкой раздавалось шушуканье художника с Верой. Отделился взволнованный шепот: «здесь найдут».

— Ненадолго, — откликнулся Накуртка, — клопов нет? — Во сне ему приснилось, что мать клала его руки в сковородку и уверяла, что это голубцы. Одновременно это было то, что сказал робот: проблемы в детстве. Он задержал дыхание — щеки были мокрыми: значит, наяву? Не в детстве, с облегчением подумал он. Вдруг вода плеснула ему в глаза.

Художник держал стакан с испуганным лицом.

— Ты стонал и не просыпался. Сердечный приступ?

Накуртка посмотрел в окно. Было темно.

4.

Днем мусор кое-где сгребали, без вдохновения: дискотека так и не началась. Но ночью костры в центре отбросили город далеко в старые времена, и даже дальше. Сидели прямо на мостовой. Где-то брякали на гитаре, нестройно тянули «солнышко лесное».