Киппенберг - [24]

Сегодня-то я понимаю, что далеко не все достигнутое нами действительно делает нас богаче и что я стал бы много бедней, не будь того случая, который тем вечером привел меня в то кафе-молочную. Внешне волевой, неуязвимый человек, полный энергии, внутри же полный противоречий, — так прожил я последующие дни и мало-помалу, зачастую в полной растерянности, осознал свой внутренний надлом.

В этот вечер я поздно вернулся домой. Непривычные и необычные впечатления дня долго не давали мне уснуть. Передо мной вставали картины, которые я пытался отогнать, но, слишком устав за день, я недолго сопротивлялся. Я увидел себя молодым человеком, вступающим в жизнь, полным ожиданий, из которых все так или иначе сбылись. Но сегодня мне казалось, что из тысячи ожиданий, пробуждаемых жизнью в человеке, я даже и не подозревал о существовании большей части.

А кто была та девушка?

Я не хотел это узнать. Ибо лишь в качестве незнакомки могла она остаться за пределами моего бытия, в качестве неизведанной возможности, которую, пожалуй, стоит изучить поглубже, и я размышлял об этой возможности, не зная и не ведая о предстоящих нам совместных часах. Не знал я и о том, что именно в это мгновение девушка думала обо мне, узнал лишь позднее, когда понял: да, все это имело свой смысл.

В эту пятницу, на границе между бодрствованием и сном, настал такой миг, когда я сдался и отбросил к чертям разум, выдержку, словом, добытую дрессировкой позу. Я все пустил по волнам: порядок, авторитет, успех — и ушел — прочь, из упорядоченной жизни высокопоставленного лица, дерзко, раскованно, бесшабашно — в неизвестное.

Когда на следующее утро я несколько позже обычного заявился в институт, я уже в вестибюле услышал зычный голос доктора Харры. Поднявшись этажом выше, я увидел и самого Харру: ноги его торчали в коридоре, а голова — в открытых дверях шнайдеровского кабинета, и оба упомянутых господина бранились громогласно и неумело. Я ускорил шаг, чтобы внести умиротворение в души спорящих.

Шнайдеру, нашему специалисту по химии белков, было тогда сорок два года. Он разговорчив, я бы сказал — болтлив, и до сего дня обожает сплетни не меньше фрейлейн Зелигер. От заносчивого и циничного отношения к женщинам его в свое время навсегда исцелила фрау Дегенхард. Порой Шнайдер был не прочь пошутить, сам же шуток не понимал. А главное, он был капризен, как оперная примадонна, и считал себя совершенно неотразимым, ибо сильно смахивал на киногероя тридцатых годов: правильные черты, серые, стальные глаза, волнистая прядь, падающая на лоб, крутой подбородок, победительная усмешка. Нынче, спустя десять лет, когда Шнайдеру уже перевалило за пятьдесят, он отрастил волосы до плеч, но его длинные волосы никого не удивляют, тем более что они свидетельствуют об окончательном отказе от прежнего комплекса настоящего мужчины. Когда работают по субботам, у Шнайдера всегда препоганое настроение, и он с самого утра нарывается на скандал. Так обстояло дело и сегодня.

Но до Харры Шнайдеру далеко, как до звезд. Харра, которого мы часто и по праву величаем нашим лучшим умом, — личность в высшей степени эксцентрическая, причем никто не знает, до какой степени эта эксцентричность наигранна, а до какой истинна. Харра не ведает полутонов между тихим, пришептывающим, невнятным бормотанием и рыкающим львиным басом, перекричать который не может никто из институтских. Харра любит уснащать свою речь совершенно неожиданными речениями и словосочетаниями, а порой произносить витиеватые, пространные монологи, заставляющие нашу группу рыдать от смеха; возможно, он пытается таким путем слегка разбавлять юмором наши слишком уж сухие занятия.

Значение Харры для нашей группы в эпоху научной специализации и сверхспециализации заключается в его фантастической многосторонности. В свои пятьдесят четыре года он, разумеется, далеко не самый молодой из наших сотрудников, но тем не менее он полон идей, соображений и плодотворных мыслей, а главное, Харра — это ум, продуктивнейшим образом сочетающий множество областей. Он защитил две диссертации — первую после занятий математикой и ядерной физикой в Гёттингенском университете, где и получил степень доктора философии, а после этого — степень доктора биологических наук; во время войны и позднее, уже в Берлине, он занимался также физической химией после недолгой интермедии в качестве дозиметриста в одной из берлинских клиник. Этот выдающийся ученый пришел в наш институт задолго до меня, при Ланквице влачил жалкое существование, но, будучи включен в нашу группу, быстро обрел себя и достиг высот научной производительности. Если подытожить, Харра — ядерник, физик, физхимик, специалист по квантовой химии, по рентгеноструктурному анализу, атомной, молекулярной структуре и общему строению вещества; одновременно он первоклассный специалист в области химической термодинамики и кинетики, а кроме всего прочего, он, если не считать меня, единственный химик с солидной математической базой и почти не уступает в этом качестве Леману, нашему ведущему математику.

Харра малоросл, сутул и весь как-то перекошен набок, словно у него искривление позвоночника. На самом деле это всего лишь нарушение осанки. Его растрепанные седые волосы на висках завиваются в колечки. К сожалению, уже в описываемое время зрение у Харры так быстро ухудшалось, что ему то и дело требовались более сильные очки.