Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [22]

Спрашивается:

– Кому и зачем это нужно?

Вообразите далее, что кому-нибудь придет в голову мысль сделать курицу поющей птицей, а канарейку заставить нести яйца!

В конце концов, возможно и это. Но не странно ли и не глупо ли прививать свинье лошадиные качества и вырабатывать поющую курицу?

Я искренне думаю, что это – глупо, смешно и напрасно.

Теперь вы уже знаете, с каким чувством я сижу в кинематографе. Я сижу там, смотрю, думаю и понимаю только одно: до какой степени несчастен современный кинематограф!

Сейчас он похож на человека, которого сознательно и настойчиво заставляют жить. Каким способом? Очень страшным! Чтобы продлить его дни – представьте себе – его стараются заразить всеми болезнями его соседей!

И в самом деле, разве это не зараза для кинематографа – эти яды литературы, живописи, музыки, театра?

Ответ – короток:

– Истинная зараза! Истинная и притом смертельная!

Печатается по: Последние известия (Ревель). 1923. 22 апр.

Петр Пильский КИНЕМАТОГРАФ И ЕГО АКТЕР

1

Недели три тому назад я написал статью о кинематографе. Я хотел рассказать, как я его понимаю.

Я утверждал, что:

1. Кинематограф ничего общего не имеет с литературой.

2. Точно так же у него нет ничего общего с живописью.

3. Он абсолютно не музыкален и не ритмичен.

4. У кинематографа свои собственные задачи, цели и материал.

5. Смысл и достижения кинематографа заключаются единственно в действии, динамике, в трюках.

6. Поэтому его актер должен отдать себя всецело виртуозности движения.

7. Кинематографический актер ничего общего не имеет с актером театра.

8. И сам кинематограф, в своем существе, является полной и совершенной противоположностью театра.

9. Сейчас кинематограф делает совсем не свое дело, стоит на ложном пути, идет в тупик.

Все эти мысли составляют мое давнее убеждение.

Их единственное достоинство – в том, что они диктовались моей искренностью. Лично мне эти мнения были дороги потому, что я их продумал.

2

А пока я писал свою статью, в Берлине вышла интереснейшая книга, составленная из шести статей и посвященная Чарли Чаплину[54].

Она так и называется:

– Чаплин.

А имена ее авторов следующие:

Виктор Шкловский, Петр Богатырев, Терешкович, Макс Линдер.

Кроме них, о себе пишет и сам Чаплин, и есть еще одна статья анонимного автора.

Понятно, с каким нетерпением, волнением и радостью я ухватился за этот том.

И в самом деле, я не ошибся!

Это – очень важный и по-своему серьезный сборник статей о кинематографе. Для меня он дорог еще и потому, что иные мнения являются подтверждением моих собственных, уже высказанных в печати.

Правда, некоторые из авторов считают, что кое-какие приемы кинематографического фильма пришли сюда из литературы. И это даже пробуют доказать.

Оказывается, – по мнению, например, Петра Богатырева, – что некоторые из кинематографических мотивов и эффектов знала и народная драма!

Очень может быть.

Но если это даже и так, все равно, это ровно ничего не доказует.

По этому поводу мне вспоминается полемика двух немецких физиологов.

Конечно, писал один из них, Иммануил Кант был млекопитающимся, но этим не исчерпывается его определение!

А чтобы не возвращаться вновь к тому, что мной было написано, сейчас я предпочту сослаться на другого автора этой же книжки.

Я имею в виду Константина Терешковича.

– В основу кинематографических методов, – говорит он, – ничего не должно входить ни от театра, ни от живописи и архитектуры и уже, конечно, ни от литературы.

Легко понять, как должно было обрадовать меня это подтверждение высказанных мною мыслей.

Но затем я получил еще большее удовлетворение. Это в том месте книжки, где речь идет о взаимоотношении кинематографа с театром.

На 99‐й странице я прочел буквально следующее:

– Но и здесь (в театре) сходство в принципах должно существовать исключительно внешнее. В театре каждый акт продолжается около 25 минут, а в кино – в среднем не больше 50 секунд, так что строить декорации по одинаковым законам было бы просто смешно и нелогично. А затем второе и не менее значительное – это то, что ведь живые актеры и осязаемые декорации в театре производят совершенно другое впечатление на глаз и чувство, чем серые мелькающие снимки. От театра кинематограф еще более далек, чем от живописи!

– Говорить о том, что в основе экранных построений и в конструкции литературного произведения нет ничего общего, кажется, не приходится!

…Это – чрезвычайно драгоценные подтверждения! Они тем более значительны, что происходят от лица, видимо, наблюдавшего кинематограф с большой вдумчивостью и серьезностью.

Таким образом, понемногу кинематограф начинает пониматься. Значит, устраняется его загадка. Вопрос о цели его пришествия в мир, наконец, получает свое разрешение. Познать самого себя пришел час и для экрана!

Туман рассеивается. Проясняется смысл и кино. Уравнение со многими неизвестными скоро будет решено!

3

Впрочем, некоторыми оно уже решено на практике.

Я писал:

Если кинематограф станет на эту дорогу, если он выкристаллизует такого исполнителя, из этого исполнителя создаст и автора, тогда – и только тогда – мы будем вправе утверждать, что и у кинематографа есть своя жизнь и свой особый смысл существования. Этот актер, его искусство будут исполнены гимнастической виртуозности, сценической стремительности, электрической подвижности, поражающей и молниеносной внезапности.