Киномания - [262]

И на этом фильм закончился. «Конец» подошел к концу.

Басби Беркли при распятии я так и не видел. Двадцать девятая катушка, на которой, по его словам, был запечатлен этот необыкновенный миг, превратилась, как и все остальное, в прах и несколько фрагментов. Но я и мысли не допускал, что на ней может находиться еще более сильный пример фликера. «Конец» по силе воздействия являл максимум того, что я мог переварить, причем достигнуто это было самыми примитивными средствами — лезвием бритвы и несколькими кусками ленты. Верил он в сиротскую версию учения или нет, но он сотворил апокалипсис, чтобы покончить со всеми апокалипсисами. Мое изгнание принесло мне хотя бы одно удовлетворение — подтвердило мою правоту. Он, как я и сообщил миру, был, несомненно, одним из величайших режиссеров.

Немного позднее, когда он пробудился от сна, мы обсудили все это.

— Некоторые пленки были повреждены, — не без колебаний сказал я ему.

— Наверно, многие.

— Боюсь, что так.

— Большинство?

— К сожалению.

— Все?

— Нет, не все.

— И вам что-нибудь удалось посмотреть?

— Немного. В основном «Конец».

— Прекрасно. Я его завершил не так давно.

— Это и в самом деле «конец»? Я хочу сказать — приговор кинематографу?

— Он подводит некоторые итоги. Если бы уцелело больше катушек, то я бы вернулся к ним и внес кой-какие изменения. В пятую, например. Грубая работа. И двенадцатая — я бы сгорел со стыда, если бы вы ее увидели. Однако дела обстоят так…

— То, что я видел, — очень действенно.

— Вам понравилось?

— Я бы не сказал «понравилось». Откровенно говоря, мне никогда не нравились ваши фильмы. Но я знаю их истинную цену.

— Понятно.

— Боюсь, что пленка в проекторе пострадала.

— Этого и следовало ожидать.

— Я имею в виду — фатально пострадала. Она… уничтожена.

— Вы думали, я буду сокрушаться по этому поводу?

— Отдельные куски я сохранил.

— В этом нет необходимости. Я вам уже говорил: настоящее кино — здесь.

Я облегченно вздохнул и продолжил расспрашивать его о деталях. Например:

— Эпизод на улице… Что это такое?

— По правде говоря, понятия не имею. Я решил, что это какая-то тренировка. Военное время. В Лондоне. Может быть, люди прячутся в метро от воздушного налета. Может быть, они проверяли, насколько гладко это пройдет. Вы не поверите — были десятки таких катушек, некоторые быстрые, некоторые медленные. Я выбрал медленные и немного над ними поработал.

— Великолепно.

— Вы так думаете?

— Ни один другой режиссер не увидел бы в этом таких возможностей.

Он скромно пожал плечами, но на самом деле я видел, что за этим жестом он прячет чувство гордости.

— Я работаю с тем, что у меня есть, — Спустя мгновение ему в голову пришел вопрос, — В концовке, тот большой взрыв, что я вставил… Я его взял из какого-то научно-фантастического фильма. Как это называется — атомарная бомба?

— Атомная, да.

— Одна бомба?

— Всего одна.

— Очень мощная.

— Очень.

— Зрелище величественное — огромное облако, вспышка света.

— Она накрывает землю радиацией, — Ему этот термин был незнаком, — Это что-то вроде электрического отравления. Она убивает все, к чему прикасается. Говорят, что несколько сотен таких бомб могут уничтожить все живое на земле… останутся разве что тараканы.

— А сколько таких бомб уже сделано?

— Насколько мне известно — тысячи. Десятки тысяч.

— Боже мой!

— Сами понимаете.

— Да, понимаю. Ну что ж, давайте браться за работу.

— За работу?

— Вы и я. У нас с вами масса фильмов — хватит до две тысячи четырнадцатого.

— Вы хотите, чтобы я работал над фильмами вместе с вами?

— А у вас есть другие планы?

Когда он поставил вопрос таким образом, у меня не оставалось другого выбора — только принять его предложение. А как еще мне проводить время? Мне нужно было только перебраться на другую сторону острова и устроиться в углу его бунгало, которое было чуть комфортнее моей тесной, душной кабинки. Я сообщил сторожам о перемене моего адреса, чтобы они знали, куда приносить мою еду и другие припасы. Они сделали вид, что не поняли, но повторять я не стал. На следующее утро после переезда мой завтрак прибыл по расписанию — был привезен на маленькой лодке. С той поры я разговаривал с мужчиной и женщиной, исходя из того, что они меня понимают, какая бы пара ни была на дежурстве. Они понимали, только никогда не отвечали.

Ужиться с моим соседом оказалось нетрудно. Он работает в саду, долго спит, вечерами нередко покуривает трубочку (я теперь тоже предаюсь этому занятию, но с умеренностью), так что большую часть времени я предоставлен сам себе. Один из моих текущих проектов — составление фильмографии этого великого режиссера; пересматривать список приходится каждый месяц или около того, потому что память его то слабеет, то вспыхивает яркой свечой. В остальное время я читаю, делая это очень медленно, чтобы не истощить запас книг. Мой немецкий улучшается благодаря классикам из собрания Касла и его урокам. Я заучиваю наизусть стихи. Начинаю делать записи, а потом их выкидываю.

— Не тратьте попусту бумагу, — предостерег он меня как-то раз.

— А в чем дело? Для чего ее хранить?

— Возможно, вам захочется писать мемуары.

— Вы шутите?

— Как знать. Скука — великий стимул. Посмотрите, что она сделала с моим искусством.