Киномания - [256]

От этих слов, несмотря на тропическую жару, у меня мурашки побежали по коже. Эта перспектива казалась мне еще более жуткой и отвратительной, чем ядерная катастрофа. Мне легче было представить себе мир, гибнущий в пламени, чем вообразить всеобщее уничтожение, потихоньку прокравшееся в самый акт любви.

— Они никогда такого не сделают, — возразил я.

— С них может статься. Но если вам так трудно принять это, то почему вы верите во все остальное?

— Но ведь и вы верите в конец света. Вы сейчас говорили о грядущих темных веках, о будущем, в котором не выживет никто.

— Разве можно сомневаться? Мы — явно обреченный на вымирание вид. Вы только посмотрите, с какой изобретательностью мы уничтожаем все, что создали. Для этого не требуется никакого великого заговора. Только наша собственная безумная воля. Будет ли конец света явлением физическим… возможно, это не имеет никакого значения. — Он наклонился ко мне и прошептал: — Только не говорите сиротам, что я вам это сказал. Но религиозные учения нельзя воспринимать так буквально. Видите, какой я еретик? Все художники такие. Мы все обращаем в метафоры — так их легче обыгрывать. Главное то, что мы в некотором смысле находимся в состоянии войны со всем хорошим внутри нас, что силы света и тьмы в нас не уживутся мирно, пока мы не падем в борьбе. Вот поэтому мы так дьявольски интересны. Конец человека. Искусству не нужно ничего другого — только осмыслять это, — После долгой паузы он добавил: — И посмеяться над идиотизмом всего сущего. Vanitus vanitatum[62] ^{379}.— Еще одна пауза. А потом беззвучный, хрипловатый смешок, родившийся в глубинах его естества, а потом вылившийся в сдавленный хохот, — Помните, был такой коротенький фильм у Стэна Лорела, где ломают машины? А потом, — он боролся с душившим его смехом, пытаясь выдавить из себя слова, — а потом костюмы… они начинают рвать на части костюмы, — Он сложился пополам от смеха. Наконец ему удалось перевести дыхание, и он прислонился спиной к стене бунгало, грудь его все еще вздымалась, — Этим все и сказано.

Когда он отдышался, я поднял тему, которая должна была его заинтересовать, невзирая на усталость, одолевавшую его.

— Я видел, у вас в коллекции есть фильмы Саймона Данкла. — Он покосился на меня, не понимая, о чем это я, — «Обжора», «Недо-недо».

Названия он вспомнил.

— Да-да. Ученические проекты. Очень грубо. Очень примитивно. Но и очень умно, хотя и незрело. На мой вкус, это чересчур.

И это говорил человек, который считал, что юмор «Уродов» Тодда Браунинга искупает недостатки этого фильма. Интересно, как Саймон отнесся бы к такому комплименту. Я пояснил:

— Он примитивен потому, что хочет быть примитивным. Его фильмы обращены к молодежной аудитории. К подросткам.

Это его непритворно испугало.

— Эти фильмы показывают? Их видят дети? Все эту наготу, разорванные на части тела?

— Эти фильмы пользуются большим успехом. Дети от них без ума. Понимаете, что происходит? Прятать почти ничего уже и не нужно. Все выходит на поверхность. Во всех ваших тайных приемах больше нет нужды. Не осталось ничего запретного. Напишите — пусть пришлют вам фильмы Данкла. Уверен, сироты могут предоставить вам полное их собрание.

— Вы считаете, что он такая важная персона?

— Какое там. Это мальчик. Ему нет и двадцати. Он в том возрасте, когда вы начинали. — Когда он переварил это, я сообщил ему и остальное — последнее заготовленное для него известие. — Он ваш ученик и последователь. — Он недоуменно наклонил голову набок, — Первый режиссер, подготовленный церковью после неудачи с вами.

— Он — один из сирот?

— Как и вы. В его полном распоряжении — небольшая студия в школе святого Иакова. У него есть все, что ему нужно. Кроме свободы, естественно.

Он долго размышлял над услышанным.

— Я не думал, что после меня они решатся еще раз.

— Он у них в полном подчинении. Во всяком случае пока. Они планируют с его помощью пробраться на телевидение.

— Телевидение?

— Домашнее кино. Это изобретение распространилось после войны. Теперь все в мире смотрят телевизоры — даже эскимосы в своих иглу.

— Да, такой маленький ящик. Я видел его во многих фильмах. Скажите, а как туда попадают фильмы?

— Из воздуха. Они транслируются как радиоволны.

— Но значит, там нет проекции. Где же там фликер?

— Я не могу вам объяснить техническую сторону. Но телевидение — это то же искусство света и тени. В нем есть фликер. Он как бы вплетен в изображение. Данкл довольно эффективно им пользуется.

— Кино дома. Удивительно. Что же будет с кинотеатрами?

— Они умирают.

Он издал скорбный вздох, оплакивая давно уже ушедшую эпоху.

— А когда смотрят кино дома, свет выключают?

— Нет, оставляют. Люди ужинают, занимаются домашними делами, спорят, продолжают жить.

— Но это же все меняет. Не возникает чувства уединения. Для фликера нужна темнота — темнота храма, пещеры. Каждый находится наедине со своими фантазиями.

— На телевидении все иначе. Образ проецируется на зрителя напрямую. Трубка телевизора — это своеобразный глаз, который смотрит на своего зрителя этаким гипнотическим взглядом. Даже находясь вместе в одной комнате, люди могут чувствовать одиночество, уязвимость.