Киномания - [234]

— Да.

Доктор Бикс изучал меня внимательным взглядом, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я решил поведать ему, что у меня на уме:

— А не могло так случиться, что эту ленту сюда привез Касл?

Он нахмурился. Но при этом выражение его лица было улыбающееся, вопросительное.

— Как такое могло произойти?

— Я хочу сказать, может, Касл все-таки добрался до Цюриха в сорок первом?

Доктор Бикс выпятил губы, поднял брови, стараясь убедительно показать, что обдумывает мой вопрос.

— Не помню, чтобы мне о таком сообщали.

— И эта пленка до сих пор у вас?

У него вырвался быстрый, горький смешок.

— Вряд ли. Моим первым действием на посту директора было уничтожение этой мерзости.

— Вы и правда считаете эту сцену настолько отвратительной? — спросил я, надеясь разговорить его. — Я согласен, снята она не на высшем уровне, но Касл работал в очень трудных условиях. Ему приходилось снимать быстро, чтобы студия не пронюхала…

Доктор Бикс нетерпеливо меня перебил.

— Это не имеет никакого отношения к художественным ценностям. — Два последних слова он прошипел, словно они обжигали его губы, — В этом злосчастном обрывке есть вещи — и вы их видели, — драгоценные для нашей веры. Кастеллу никто не давал разрешения использовать их, уж не говоря о том, чтобы осквернять. Вам с вашими преувеличенными современными представлениями о свободе художника, вероятно, трудно это понять.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря «осквернять».

Он ответил так, словно оказывал мне величайшую услугу уже одним тем, что вообще обращал на меня внимание.

— Интересно, профессор Гейтс, что вы понимаете под идеей жертвы. Несет ли она вообще для вас нравственную нагрузку. А если я вам скажу: то, что вы видели через мультифильтр, это грязная пародия на ритуал жертвоприношения, почитаемый нашей церковью с древних времен. Станет ли это вам после моих слов понятнее? Боюсь, что нет. Вам нужно гораздо глубже разбираться в нашей теологии, чтобы понять, каким оскорбительным нам представляется эта гнусная карикатура. Но даже если бы эта вещица и не была богохульственной, мы никогда не смирились бы с тем, что в фильме — в каком угодно фильме — на всеобщее обозрение выставляется символ нашей веры.

Наконец-то я слышал то, что меня интересовало, — стоило раздразнить священника, и из него вместе с раздражением выплескивались и кое-какие горестные факты о последних днях Макса Касла.

— Но почему? Ведь вы учите своих воспитанников делать кино.

Тон доктора Бикса стал уничтожающе нравоучительным.

— Кино — это светское искусство, и у него свое предназначение. Оно не должно посягать на священные доктрины, в особенности если единственная цель режиссера — создать эстетическими средствами то или иное ощущение.

— Вы и правда считаете, что Касл не ставил перед собой никаких других задач? Мне стало известно, что он относился к кино очень серьезно. Он хотел, чтобы оно стало комментарием к современному варварству, бунтом против цивилизации. Мне думается, он искал наиболее действенные образы, чтобы сказать об этом.

На лице доктора Бикса застыла ухмылка, которая призвана была сообщить мне, что мои слова неубедительны.

— И чтобы сказать такую важную вещь, герр Кастелл счел возможным увязать священные символы нашей веры с пьяными дикарями и стриптизом.

Я решил, что лучше дать задний ход. Речь вот-вот могла зайти о вопросах доктрины и теологии, а в них я плавал. И потом, в мои задачи не входило защищать Касла от его духовных наставников. Но я отважился на последнее замечание.

— Некоторые члены вашей церкви считают Касла пророком. — Я произнес эти слова вопросительным тоном, чтобы они не звучали утвердительно. На лице у доктора Бикса появилось выражение крайнего недоверия. Испугавшись, я смягчил мое замечание. — По крайней мере, от одного члена вашей церкви я такое мнение слышал.

— Хотелось бы узнать — от кого.

Не желая стать доносчиком, я не назвал Саймона, предпочтя быстро сдать позиции.

— Может быть, я его неправильно понял.

Доктор Бикс снисходительно повел плечами.

— Могу вас заверить, Макс Кастелл останется в анналах нашей церкви по другим причинам.

К тому времени, когда мы вернулись в покои доктора Бикса, он взял себя в руки и снова предстал гостеприимным хозяином. Он предложил мне перед сном последнюю рюмочку бренди и, к моему немалому удивлению, извинился.

— Вы должны меня простить, если я сегодня временами впадал в дурное расположение духа. Я считаю эту пленку оскорбительной. Она знаменует крах того человека, на которого мы возлагали большие надежды. Может быть, теперь вы лучше представляете себе, почему наша церковь была так недовольна Максом Кастеллом.

Опасаясь, что его дружелюбное настроение может быстро улетучиться, я поспешил поблагодарить его за предоставленную мне возможность посмотреть пленку, а потом решил попробовать — вдруг повезет.

— Я уверен, вы понимаете, насколько мультифильтр был бы полезен в моих исследованиях. К тому же и статья о Саймоне была бы закончена скорее.

Бровь доктора Бикса взметнулась вверх — он взвешивал мою просьбу.

— Несомненно. Несомненно. Я подумаю, сможем ли мы это устроить.

Я заранее поблагодарил его за услугу, на которую почти и не рассчитывал, и допил бренди. Доктор Бикс провел меня в отведенную мне комнату на том же этаже, что и его кабинет. Безукоризненная чистота и уют сочетались там со скудной по-монашески обстановкой. Единственным украшением помещения был мальтийский крест над кроватью. Хотя я и чувствовал себя разбитым после полета и напряженного разговора, занявшего целый вечер, я сразу же сел и записал все, что узнал. Я не хотел упустить ни слова. Если только я не ошибался, последнее отсутствующее звено в истории Макса Касла было найдено.