«Кинофестиваль» длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке - [109]

В связи с выходом «Британии Битова» редакция «Литературной газеты» требует от издательства «Вайкинг» публичных извинений и немедленного изъятия книги из продажи как заведомо фальшивой и вредной».[25]

Надо ли говорить, что извинений от издательства «Вайкинг» «Литгазета» не дождалась. Кое-какие отклики, впрочем, были. К примеру, русская служба Би-би-си высказалась в том смысле, что литературная мистификация, мол, вполне законный прием и что мне должно бы «не обижаться, а гордиться». Возможно, и так, если бы речь шла о чисто литературной мистификации, пародии или розыгрыше. Но речь шла и идет о заведомой политической провокации, чего русская служба ухитрилась старательно не заметить.

«Не заметили» в русской службе (уж не разучились ли читать по-русски?) ни единого из составлявших ткань моего ответа аргументов и доказательств. Ладно, что обошли молчанием доводы в пользу прямой причастности «Интеллидженс сервис», — было бы даже странно, если бы признали. Ладно, что не огласили моей догадки относительно личности настоящего автора, а я считал и считаю, что тут не обошлось без того же Харт-Дэвиса из «Санди телеграф». Но одна часть ответа, русской службой также «не замеченная», представляется настолько важной принципиально, что позволю себе воспроизвести ее заново, не изменяя ни слова:

«Прежде всего: правомерно ли само словосочетание, вынесенное на обложку? Существует ли, коль на то пошло, Британия, какую я без насилия над собой согласился бы назвать своей?

Как ни удивительно, да. Правда, она, эта Британия, почти совершенно безмолвна, словно я, сохранив зрение, на год утратил слух, а вернее, — словно в кино, цветном и широкоформатном, отключили звук. Отчего бы? Объяснение, в сущности, просто: страна безмолвна потому, что безлюдна. Не в том прямолинейном смысле, что не населена, а в том, более глубоком и необходимом, что не согрета дружеским теплом, радостью человеческого общения. Тех, кто навязывался мне в благодетели, тщился не мытьем, так катаньем приспособить меня к своей системе ценностей, к своим грязным политическим целям, я со счета категорически сбрасываю. Если угодно, я вообще отказываю им в праве именоваться людьми, представлять свою страну, ее народ, ее характер — это современная нечисть, упыри, тем более страшные, что пооканчивали кембриджи и выучились творить зло, опираясь на магию науки.

Но никаким упырям не под силу замордовать человека так, чтобы он не замечал ничего вокруг, кроме собственного несчастья. Чтобы не запомнил бурые утесы Корнуолла, зеленые холмы Сассекса и многоцветные сполохи парусов над холодноватой гладью Британского канала, известного остальному человечеству под «ошибочной кличкой» Ла-Манш. Чтобы из памяти стерлись вековые парки, похожие на леса, и леса, ухоженные, как парки. И разбросанные там и сям коттеджи и коттеджики, издали равно веселенькие и аккуратненькие, а вблизи затейливые или топорно грубые, кичливые в самодовольном достатке или жалкие в ретиво прикрываемой нищете. И если поискать взглядом, то где-нибудь среди крон или на склоне непременно отыщется угрюмый, поросший мохом и плющом осколок седой старины — феодальная башня, ровесница Робина Гуда, а то и легендарных «рыцарей круглого стола». А разве забудешь серебряные шотландские «лохи», озера-фьорды, иные протяженностью в десятки миль, и над каждой милей висит, переливается своя отдельная радуга, отчетливо достающая концами до самой земли. По крайней мере так было в те дни, когда мне выпало их увидеть, и убежден: именно здесь, при сходной погоде, родилось поверье, что, если копнуть в точности там, куда уперлась радуга, отроешь звонкий горшок с золотом…

Выходит, Британия осталась для меня лишь страной пейзажей? Нет, ни в коем случае.

В книгах об этой стране — а их немало — неуклонно внушается, что она полна закоренелых себялюбов, что истинный бритт одинок и обособлен, как та самая феодальная башня: по пояс в грунт уйдет, а слова не молвит и по сторонам не оглянется. Ну что ж, известная отчужденность каждого от всех и всех от каждого действительно бросается в глаза. Только — как бы выразиться поточнее — слишком уж бросается, чтобы ею все и исчерпывалось. Скорее другое: британец внешне отчужден от себе подобных не потому, что чурается и презирает их, а потому, что врожденно, безоговорочно их уважает и опасается хоть ненароком ущемить. А попробуйте копнуть — держу пари, блеснет на глубине золото. Рискните, остановите первого встречного, неприступнейшего из неприступных, и попросите о помощи, сославшись, скажем, на незнание местных обычаев. Внимательнее и терпеливее британца в этой, казалось бы, раздражающе банальной ситуации на свете не сыщешь.

Жаль, конечно, что не судьба была завести здесь друзей. Но, быть может, именно потому, что волею обстоятельств народ не разделен в моем сознании на семейные и дружеские ячейки, я острее, объемнее воспринимаю его как целое. И это целое — бесспорно положительная и даже привлекательная величина. Привлекательная своей самобытностью, самоотверженной привязанностью к не слишком щедрым своим островам. Глубоко припрятанной, но оттого стократно ценной душевной чуткостью. Готовностью посмеяться — не над кем-то, а в первую голову над собой. Уважительным отношением к братьям нашим меньшим и вообще ко всему живущему на Земле. И — это уже частность, но частность, своеобразно вытекающая из всего остального и очень мне небезразличная, — к спецслужбам ее величества, к джеймсам бондам во плоти, а не на экране здесь относятся весьма прохладно, если не презрительно. Их по возможности обходят подальше как нечто нарочитое, малопочтенное, злокачественно чуждое традициям и интересам страны».