«Кино» с самого начала - [19]

Когда с экрана телевизора я слышу голос диктора, который говорит о «сером большинстве», имея в виду парламент или какой-нибудь съезд, это неправда. Серое большинство не там, не в зале заседаний, оно вокруг нас, в магазинах, на заводах, в автобусах, в ресторанах. Оно уверено в себе, монолитно и непобедимо.

Но что-то я опять отвлекся. Итак, мы не занимались политикой, в отличие от всего многонационального народа, и, естественно, не были теми кухарками, которым наши мудрые вожди могли бы вручить бразды правления государством. Я приходил к Цою в «дом со шпилем» на углу Московского и Бассейной, мы сидели и слушали Костелло и Beatles, курили «Беломор», пили крепкий сладкий чай, которым нас угощала Витькина мама, потом ехали ко мне на Космонавтов, слушали The Who и XTC, потом… Выбор был широк – идти к Олегу и слушать Grand Fank Railzoad и Judas Priest, идти к Свину и слушать Игги Попа и Stranglers, ехать к Майку и слушать T-Rex, пить кубинский ром с пепси-колой и сухое, ехать к Гене Зайцеву, пить чай и слушать «Аквариум»… И говорить, говорить, говорить обо всем, кроме политики и футбола.

Мы были полностью замкнуты в своем кругу, и никто нам не был нужен, мы не видели никого, кто мог бы стать нам близок по-настоящему: по одну сторону были милицейские фуражки, по другую – так называемые шестидесятники, либералы до определенного предела. Тогда они нас не привлекали. Я знаю много имен настоящих честных людей этого поколения – и тех, кто погиб, и тех, кто уехал, но это единицы, и имена их так растиражированы, что покрывают собой все то же серое большинство, но теперь уже либеральное, которое стоит с застывшей ритуальной маской светлой интеллигентной печали на лицах под песни Окуджавы, а потом идет ругать КПСС в свои конторы, чертить чертежи новых ракет и пить водку на лестничных площадках своих учреждений (см. выше)…

Мы были совершенно лишены гордыни в советском понимании этого слова – никто и в мыслях не имел становиться «личностью», поскольку это подразумевает жизнь в коллективе и по законам коллектива, что нам не импонировало. Один человек в пустыне – личность он или не личность? Он просто человек – две руки, две ноги и все остальное. Только в коллективе, где четко определены законы поведения, человек может стать так называемой «личностью». Законы коллектива здесь даже важнее, чем сам коллектив, ведь в сообществе, где нет четко определенных канонов и каждый действует по собственному усмотрению, каждый представитель коллектива является личностью, не похожей на других. В советском же коллективе, да и не только в советском, а, скажем так, в современном «личность» – это особа, добившаяся максимальных результатов, действуя по законам коллектива. И здесь нет исключений – я ведь говорю не о законах государства, а о более глубоких законах коллектива, и тот, кто нарушает даже государственные законы, все равно остается в рамках, заданных жизнью, в коллективе. Писатель, диссидент, рабочий, музыкант – это все четко заданные маршруты, по которым люди идут к достижению статуса «личности». Мы же были никто. Слова «панк» или «битник» здесь можно использовать чисто условно, просто чтобы было понятно, о ком в данный момент идет речь. За этими словами ничего не стоит, они ничего не значат. Мы сегодня могли одеться так, завтра – иначе, отрастить волосы, сбрить их наголо, играть хард-рок или панк, слушать Донну Саммер или King Crimson – в пустыне, которую мы создавали вокруг себя, отсутствовало понятие «мода».

Я – никто и хочу им остаться,

Видно, в этом и есть мой удел…

Заходили мы иногда и к Гене Зайцеву – я уже упоминал это имя. Гена был главным ленинградским хиппи, и в его квартире (вернее – квартирах. Гена был одержим обменом жилплощади – он хотел жить в центре и с каждым годом все ближе и ближе к нему подбирался) было много интересного: кипы фотографий разных хипповых тусовок, горы самиздата, полки, заставленные альбомами с различной музыкальной информацией, книги, пластинки и прочие атрибуты независимого молодого человека. С Геной я познакомился на пластиночном «толчке» и одно время бывал у него довольно часто – меня интересовало все новое, а о хиппи я знал очень мало. Цой тоже порой захаживал со мной к Гене, но относился к его убеждениям скептически, как и я через некоторое время стал к ним относиться. Все-таки хиппи – это было четкое сообщество, все тот же коллектив с какой-то своей иерархией, своими законами, со своим специальным языком, который сейчас ошибочно называют сленгом. А какой же это сленг – просто искаженные английские слова, и только, которые, будучи произнесены правильно по-английски, означают то же самое, что и на хипповском сленге. Хиппи нам быстро надоели, но с Геной у нас остались хорошие приятельские отношения, не затрагивающие его идеологию. Он знал практически всех ленинградских музыкантов, сам время от времени устраивал концерты, знал все последние рок-новости, и у нас всегда было о чем поговорить. И мы говорили, гуляли, бродили по городу, радовались солнцу, снегу, весне, осени, лету, траве, домам вокруг, друг другу – радовались почти всему. А на то, что не радовало, просто не обращали внимания.