Кинбурн - [111]

Суворов зачерпнул пригоршню чистой, прохладной воды и приник к ней губами.

— Пресная! Помилуй бог, пресная! — вскинул брови. — Порадовал же ты меня, голубчик, право слово, порадовал, а то пришлось бы рассекречивать эскадроны.

Тищенко делал вид, что верит в искреннее удивление генерал-аншефа, как должное воспринимал его похвалу, хотя хорошо понимал, что от острых глаз Суворова навряд ли укрылись свежевыкопанные ямки в ложбине этой рощи, водой из которых мушкетеры наполняли деревянные походные фляги. Но разве он, бывалый ординарец, не знал Александра Васильевича, его хитростей?

Тищенко перебросил через седло суконный вальтрап и придержал за уздечку коня — ждал, пока подойдет Суворов. Но генерал замедлил шаг, с любопытством посматривая на гору. Ординарец тоже закинул голову. Высоко в небе парила похожая на степного коршуна птица. «Не такая уж невидаль в этих местах», — подумал Тищенко. Но, спускаясь широкими кругами все ниже и ниже, птица словно бы вырастала на глазах, и уже ее полуторасаженные крылья бросали на поляну тень, в которой мог бы спрятаться и всадник вместе с конем. Хорошо был виден могучий крючкообразный клюв гигантской птицы, ее рыжеватое оперение, короткий белый хвост:

— Так это же морской орел! — радостно сказал Тищенко, вспомнив рассказы местных рыбаков о крупном белохвостом орле, который, падая камнем, ловко выхватывает из морской воды кефаль, скумбрию, а то и судаков, и щук.

— Морской? — переспросил Суворов, следя за птицей. — Хо-о-рош! Глаза какие пронзительные — всё увидят, никакая щука от них не спрячется.

А орел парил и парил над рощей, то почти задевая массивными когтями за верхушки деревьев, то снова поднимаясь в небо на расправленных крыльях.

«Наверное, у него где-то здесь гнездо», — подумал Тищенко, когда, коснувшись крылом густой кроны дуба, под которым стояли оседланные уже кони, орел плавно развернулся и полетел к лиману. Сверху, вертясь волчком в воздухе, на поляну опускалось длинное белое перо. Суворов быстро выставил вперед обе руки и, пробежав несколько шагов, поймал его на лету.

— Узнал-таки своих! — заговорил, со счастливым видом рассматривая потерянное морским орлом перо. — Гордый, не захотел спускаться ниже, а перо мне для реляции[111] бросил. Хорошая примета. — Он спрятал перо за борт полотняного дорожного кафтана и поставил ногу в стремя. — А теперь трогаемся к морю.

Чем ближе подъезжали они к морскому берегу полуострова, тем реже попадались на пути перелески, густые камыши, ольшаники. Песчаная равнина была покрыта реденькой травой. Только вокруг соляных озер, в ложбинах краснели солеросы[112] да пышно цвел кермек[113], будто голубой дым расстилался по земле.

Возле Ягорлыкского залива встретили казачий разъезд. Бородатый есаул хотел сопровождать генерал-аншефа до ближайшего ретраншемента[114]. Но Суворов категорически отказался от его эскорта.

День уже клонился к вечеру, когда, перебравшись через мелководное озеро с твердым песчаным дном, утомленные далекой дорогой кони вышли к морю. Хотя ветра почти не было, к берегу на всем широченном просторе одна за другой мчались, косматясь белыми пенными гривами, крутые волны.

Справа под старой, корявой маслиной стояла обмазанная сизой озерной глиной избушка, возле которой хлопотал пожилой человек — развешивал на вехах небольшой невод-волокушу. Увидев всадников, рыбак нацепил остатки невода на кол, забитый в стену избушки, и бегом, утопая босыми ногами в сыпучем песке, заспешил к ним.

— Ваше благородие, господин офицер, — подбежал, тяжело дыша, — прошу вас... у меня там... зайдите... он хочет что-то сказать... в самый Кинбурн посылал меня, так это же двадцать верст... Разве я дойду? Прошу вас, господин офицер, — рыбак не разбирался в чинах, — не проезжайте мимо, зайдите! — Его темное, испещренное глубокими морщинами лицо было обескураженным, глаза смотрели умоляюще.

— Кто посылал? Почему в Кинбурн? — спросил Суворов, пытаясь понять, что хочет от него старый рыбак.

— Так матрос же... которого вчера я нашел вон там... — ткнул мужчина узловатым пальцем в берег, где шумел прибой, — ...на бочонке... Думал, утопленник, здесь их иногда выбрасывает волна. А он живой, ваше благородие, так я и приволок его в хату... Малость отошел уже, но очень слаб еще, начисто выбился из сил в море.

Суворов соскочил на песок, подошел к рыбаку.

— Показывай своего матроса.

— Вас будто сам бог послал, господин офицер, — бормотал тот, бредя впереди, — а то — беги в крепость, и ни в какую. Близкий ли свет с моими ногами. Утром здесь казаки проезжали, так я прозевал. С неводом морочился, будь он неладен. Заходите, ваше благородие, — толкнул он низенькую, из просмоленных досок (наверное, от старой лодки) дверь.

Придерживая рукой шпагу, чтобы не зацепилась за косяк, Суворов переступил порог. Ординарец вошел следом. Солнце, приближавшееся уже к своему вечернему пределу, светило прямо в затянутые рыбьим пузырем оконца, и через всю избушку пролегли два светло-золотых луча. В помещении было почти пусто. Возле дверей, у передней стены, темнели сваленные в кучу рыбацкие причиндалы, упиралась острыми зубцами в потолок похожая на вилы-тройники острога-сандола