Кимоно - [3]

Она родилась на острове Хоккайдо, на севере Японии. Отец ее, как и его родители, и родители родителей, занимались рыбной ловлей и народными промыслами. Ее научили разрисовывать пояса для кимоно. Она успешно занималась этим ремеслом, не предполагая, что в ее жизни произойдет резкая перемена. Разве что она окончательно повзрослеет и выйдет замуж за достойного мужчину: фермера, рыбака или автомеханика. А может быть, ее воображаемый муж будет вырезать нэцке из бивня моржа или даже мамонта? Эти нэцке можно будет подвешивать к поясам кимоно. Так Акико мечтала, пока в ее городок не приехал знаменитый художник по имени Маширо. Он был намного старше Акико. С утра художник Маширо уходил к берегу моря и делал наброски для своих будущих картин. Каждую свободную минуту Акико проводила рядом с седовласым художником. Они подружились. Что-то загадочное было в нем. Оказалось, что покойная мать художника была русской, из эмигрантов, покинувших Россию во время революции. Отец Маширо был тоже художником. И отец отца. Так что в доме за несколько поколений собралось много картин. Это был настоящий музей. Акико стала женой художника Маширо. Но детей у них не было. Потом ее муж умер от сердечного приступа, так и не став отцом.

«А мне так хотелось ребенка, в котором текло бы хоть немного русской крови», — закончила Акико свой рассказ, горестно вздохнув. Либову ничего не оставалось, как пробормотать сочувственные банальности о том, как рано умер знаменитый художник, и Акико осталась бездетной. Она грустно улыбнулась и поклонилась гостю. Почему-то Либов умолчал, что у них с Ритой тоже не было детей.

Если бы Либова спросили, красива ли эта японская женщина, с которой он встретился при таких загадочных обстоятельствах, ответ показался бы ему затруднительным. У нее было удлиненное лицо, плавные линии которого напоминали две синусоиды, сходившиеся на подбородке. Маленький рот был окаймлен яркими припухшими губами, которые кажутся в наших широтах капризными или обиженными, а в Японии входят в комплекс черт, присущих привлекательной женщине. Вся она (овал лица, плечи, грудь, контуры таза) была сложена из сочетания плавных линий, притягивающих мужчин иероглифами условного языка эротики.

Она снова вышла из гостиной и вернулась с плоским фарфоровым подносом, который поставила перед Либовым. Это было блюдо сашими: сырая рыба четырех сортов, а к ней соевый соус, зеленый японский хрен, янтарные стружки имбиря и плошка отварного риса. Дольки розовой лососины, темно-красной туны, матовой белой рыбы и поблескивающей селедки в окружении свежих побегов зелени создавали скульптурный натюрморт, который возбуждал аппетит, но только ли аппетит? Потом были новые и новые блюда, приготовленные на огне жаровни, в кипящем масле или на сковородке: кусочки овощей, мяса, курицы и прочих даров дикой и культивированной природы, происхождение которых Либов иногда затруднялся определить. Каждый кусочек он запивал саке. Пол и потолок зала, в котором Акико угощала Либова, плыли вокруг него, и это было ласковое, расслабляющее кружение карусели, которое не хотелось останавливать.

Он помнил, что надо поговорить о кимоно, и если понравится, купить. То есть он не забывал думать о практической стороне визита. Даже напоминал себе: «Не забыть, почему я оказался в доме художницы?» Когда Акико ушла на кухню, он осторожно потрогал внутренний карман пиджака, лежит ли там портмоне с иенами, которые пойдут в уплату за кимоно? Все было на месте. На этот раз хозяйка снова принесла чай. И хотя приятное головокружение продолжалось, Либов сделал над собой усилие и спросил: «Милая Акико, не покажете ли кимоно и разрисованные пояса к ним?» Она, казалось, ждала и боялась этого вопроса, и не ответила сразу. Но потом собралась, словно перешла черту: «Пойдемте, кимоно находятся в моей мастерской». Дом был обширный с переходами, лестницами, галереями, многочисленными дверями, выходившими в сад или отрывавшимися во внутренние помещения. Мастерская Акико была во флигеле, в саду. Ветки сакуры склонялись, отягощенные цветами. Либов почувствовал новую волну опьянения.

Они вошли во флигель. Это была мастерская художницы. На стенах висели кимоно, сшитые из шелковой ткани, усыпанной бело-розовыми цветами сакуры. Под ними на столиках, которые играли роль мольбертов, лежали пояса. Пояса были разрисованы оригинальным орнаментом, нанесенным на бело-розовый фон. Всмотревшись, Либов различил сценки из деревенской жизни: сбор урожая, посадка риса, работы в саду, или зарисовки рыбаков, вытаскивающих сети с морской живностью. «Которая из моих работ вам нравится больше других?» — спросила Акико, подождав, пока гость осмотрит работы. «Мне нравится каждое кимоно. И, конечно же, рисунки на поясах», — ответил Либов. «Спасибо, но так не бывает, чтобы все нравилось одинаково. Это как женщины, если принять их за одну из красот природы. Разве вам одинаково нравятся все женщины?» Из бара, стоявшего в углу мастерской, хозяйка принесла фарфоровую бутылочку саке, на этот раз большего размера, чем раньше. Либов потянулся к саке с готовностью. Он был явно смущен и затягивал ответ на вопрос художницы: «Какое кимоно вам понравилось больше других?» Впрочем, речь шла не о самом кимоно, потому что без примерки, даже приблизительной, он не мог судить, подходит ли? Оставалось выбрать пояс, рисунок которого повторялся во всю его длину. Он выпил еще саке.