Кимоно - [33]

Для него взять туда свою жену, да еще так, чтобы об этом знали, было поступком дурного тона, поступком из ряда вон выходящим. К несчастью, тоже дурным тоном было бы спорить об этом с Асако.

Страшная дилемма. Возможно ли, чтобы законы хорошего и дурного тона имели только местное значение и теряли силу здесь, в Японии? Реджи совсем иной. Он так необычайно искусен. Он может импровизировать свой хороший тон, как импровизирует на рояле. Кроме того, он жертва артистического темперамента, который не поддается контролю. И пребывание на этой странной земле не исправило Реджи, иначе он никогда не забылся бы до такой степени, чтобы говорить о подобных вещах в присутствии дам.

Джеффри очень хотелось бы одержать над ним решительную победу в теннисе и тогда, доведя его таким образом до известной степени унижения и скромности, выяснить с ним дело. Ибо Баррингтон был не из тех людей, что могут долго питать неприязнь к друзьям.

Площадка для тенниса в Токио, занимающая великолепный участок в центре, предназначенный в будущем для парламента, после полудня является сборным пунктом для молодежи в изгнании и для любителей из японцев; некоторые из них приобрели большую ловкость в игре. Перед вечерним чаем дамы приходят полюбоваться спортивными упражнениями мужей и поклонников и проводить их домой, когда стемнеет. Так площадка тенниса сделалась маленьким социальным оазисом в обширной пустыне восточной жизни. Блестящей она не стала, блеска там вообще нет. Но на ней слышно чириканье, насильственная веселость птиц в клетке.

День был теплый и ясный. Снег исчез как бы по сверхъестественному приказу. Джеффри наслаждался игрой вполне, хотя и был побежден, долго не имея практики и не привыкнув к мощеным площадкам. Усилия, сделанные им, заставили его, по его собственному выражению, «вспотеть, как свинья», и он чувствовал себя прекрасно. Он думал отложить неприятный разговор, но Реджи сам вызвал его.

— Что касается Йошивары, — сказал он, садясь на одну из скамеек, расставленных вокруг площадки, — так они готовят на завтра специальную выставку. Вероятно, будет что посмотреть.

— Подумай, — сказал Джеффри, — прилично ли дамам, английским дамам, идти смотреть такое место?

— Конечно, — ответил приятель. — Это одно из зрелищ в Токио. Что ж, я ходил недавно с леди Цинтией. Она была восхищена.

— Клянусь Юпитером, — воскликнул Джеффри. — Но для молодых девушек? Ходила и мисс Кэрнс?

— В этот раз нет, но не сомневаюсь, что она бывала там.

— Но разве это не то же самое, что вести даму в публичный дом?

— Нисколько, — был ответ Реджи, — это все равно что пройтись ночью по Пиккадилли, заглянуть в «Эмпайр» и вернуться по Риджент-стрит; а в Париже пойти в «Ра-Мор» или «Баль-Табарен». Это местная версия старой темы.

— И это интересное зрелище для дамы?

— Как раз то, что дамы хотят видеть.

— Реджи, что за чушь! Девушка со здоровым чувством?

— Джеффри, старина, вы хотите видеть?

— Да, но для мужчины это другое дело.

— Зачем вам смотреть это? Вы идете туда не по делу, я думаю.

— Из любопытства, конечно. Слышишь, как столько людей толкуют о Йошиваре.

— Из любопытства, это верно; и вы в самом деле думаете, что любопытства у женщин, даже со здоровым чувством, меньше, чем у мужчин?

Джеффри Баррингтон расхохотался над собственным поражением.

— Реджи, вы всегда дьявольски искусны в доказательствах! — сказал он. — Но дома, в Англии, никто не говорит о таких вещах.

— Есть маленькая разница между домом и недомом. Там соблюдаются известные условия. А вне его ищут зрелища. Наблюдают внешность и привычки туземцев полунаучным методом, как смотрят на животных в зоологическом саду. Кроме того, никто не знает и не думает о том, где вы бываете. Нет ужасающей ответственности перед соседями; и нет или почти нет опасности встретиться с близким знакомым, когда бываешь в неудобном для таких встреч положении. В Лондоне живут в постоянном страхе таких встреч.

— Но моя жена, — продолжал Джеффри, смущенный еще больше, — я не могу представить себе…

— Миссис Баррингтон может быть исключением; но даю вам слово, что каждая женщина, как бы чиста и свята она ни была, чрезвычайно интересуется жизнью своих падших сестер. Они знают о них меньше нашего и потому представляют себе их жизнь таинственной и интересной. И они все-таки ближе к ним уже по своему полу. У них вечно является вопрос: ведь я тоже могла бы избрать эту жизнь, что она дала бы мне? Есть, кроме того, сочувствие, сожаление; а больше всего интерес соперничества. Кто не интересуется жизнью своего опаснейшего врага? И какая женщина может не желать узнать, с помощью какой черной магии ее конкурентка овладевает мужчиной.

Площадки для тенниса были полны молодежью, только что кончившей свои служебные занятия. Прямо против них два молодых человека начали партию. Один из них был японец; волосы и глаза другого указывали на туземное происхождение, но он был слишком высок и бел. Это — евроазиат. Оба играли исключительно хорошо: приемы были красивы, удары ловко рассчитанны. Немногочисленные игроки, не занятые сами, с интересом следили за игрой.

— Кто это? — спросил Джеффри, пользуясь случаем переменить тему беседы.