Ким Филби - [90]

Кстати, еще целый ряд сотрудников, и близко к Филби не подходивших, вдруг вспомнили, будто были они с Кимом «вась-вась». Пошла мифология — что, в принципе, естественно. Большие имена обрастают легендами. Так что не исключаю, что и на вашем пути возникнут фигуры, утверждающие, что с Филби они были накоротке. Но круг был, поверьте, довольно ограничен.

Однако продолжу об учебе. Мы брали у Кима материалы, которые он готовил для нас на английском. Ну, скажем, тезисы о парламенте в его изложении. И получалось в виде справки — «занятие, скажем, № 24 с Кимом Филби от такого-то числа». Потом переводили то, что он нам говорил на занятиях. Из таких вот главок получился специальный том. Где он сейчас, я, разумеется, не знаю.

Зато знаю, что произошло с характеристиками, которые писал Филби. Они оказались в холщовых мешках с документами, подлежащими уничтожению — понятное дело, путем сожжения. Набирался полный мешок, и шли в котельную. В специально оборудованном помещении к твоим услугам кочерга, синие халаты, подлокотники. Содержимое мешка — в печь, а ты стоишь, шуруешь кочергой до тех пор, пока все это полностью не прогорит. И вот, когда мы перебирали бумаги с моим другом и коллегой Юрой Кобаладзе, то наткнулись на оригиналы наших характеристик, написанных Кимом. В них — без фамилий, там все просто под именами. На свой страх и риск взяли эти листочки, перепечатали, привели в хороший вид — короче, сохранили. Ведь были эти характеристики не в наших личных делах, не в кадрах — они лежали на сожжение.

Я сохраняю лояльность Службе, благодарен ей. Еще бы, столько лет проработать! Много чем ей обязан, особенно родному отделу. Но говорю с горечью: даже в нашем отделе, увы и ах, никому эти характеристики оказались не нужны… Хотя на них многие ссылались — ведь читали их. Оценки учитывали, а к самим материалам — отношение разгильдяйское. Конец 1980-х годов — начало 1990-х, еще и Союз не распался…

Теперь посмотрим на сами характеристики. Всё, абсолютно всё попало в точку — выводы Филби были совершенно точны, равно как и последствия, им предсказанные.

Тут есть и про меня. Простите, но для полноты придется привести и часть сугубо положительную, комплиментарную:

«Очень хорошо будет принят в английском обществе. Во время наших занятий я часто ловил себя на мысли, что родись он в Англии, он вполне мог бы работать в Форин оффис. Он будет с удовольствием принят в кругах британского истеблишмента. В клубах сотрудников госаппарата, среди представителей свободных профессий и в академическом мире. […] Знание английского языка достаточно для выполнения любой обычной задачи. […] Хорошие оценки за рассудительность, подход к проблеме и самоконтроль. […] Я с уверенностью поручил бы ему задания, требующие этих качеств, а помимо этого он наверняка справится с решением личных и профессиональных проблем деликатного свойства».

И здесь Филби пишет об излишней моей скромности: «Мое единственное сомнение […] заключено в слове “скромность”. Это прекрасное качество для успешного ведения работы с представителями английского общества. Но наша работа иногда требует проявления значительной степени самоуверенности со стороны оперработника».

Написано с искренней деликатностью. Тут не может быть никаких обид или сомнений. Филби оказался абсолютно прав. Моя излишняя мягкость, тонко и точно подмеченная

Кимом, отмечалась всеми — и нашими коллегами, и представителями той, чужой стороны. Или еще одна характеристика, оказавшаяся вещей:

«В целом будет хорошо принят в английском обществе. Ему не составит труда сойтись с представителями большинства слоев, и особенно с образованными людьми…» И в то же время: «…Он, вероятно, наиболее нервный и возбудимый из всей группы. Это заставляет меня задуматься над некоторыми вопросами. […] Сможет ли он контролировать себя в условиях перерастания дискуссии в горячий спор? Сможет ли он сохранять спокойствие перед лицом резко враждебной атаки личного или политического характера? Насколько хладнокровно поведет он себя в условиях серьезного профессионального кризиса?»

Больно писать, но Филби предугадал возникшую ситуацию. На втором году загранкомандировки в небольшой европейской стране я дал волю чувствам. Личное, казавшееся мне, человеку эмоциональному, исключительно важным и искренним, заслонило реальную суть происходящего. Не анализируя сложившейся в общем-то банальной ситуации, в которую часто попадают или с которой нередко встречаются оперативные работники, я отдался накатившейся увлеченности. Поставил под определенную угрозу себя, семью, коллег. Результат — срочный отзыв в Москву. Итог — практическое завершение неплохо начинавшейся карьеры разведчика и вынужденное расставание с хорошо дававшейся мне профессией прикрытия.

Как тут не вспомнить Кима! Ведь он давал нам некоторые вполне понятные предупреждения: об этом с английскими собеседниками говорить никогда не надо. Не надо обращать их в свою веру, ни к чему, не тот случай. А я вдруг ляпнул англичанам про всемирный сионистский заговор, и они меня чуть не растоптали. Или еще чересчур резко отозвался о поляках, об их «Солидарности». Тоже попался: хозяева чуть не выдворили меня из-за стола. Мог испортить совершенно шикарный контакт… Филби сколько раз повторял: никогда в разговорах с англичанами, хотя у них в глубинке шовинизма и антисемитизма тоже хватает, не упоминай презрительно о малых национальностях и других народах. Плохих наций, как и плохих детей, не бывает. На всю жизнь я урок этот усвоил! И сколько еще было таких уроков и для меня, и для всех тех пятнадцати человек, которые прошли школу Филби.