Киллер для Айболита - [17]

Тот факт, что толстяк продолжает считать меня заезжим киллером и даже доверил ключ от заветной ячейки, наполнил мою душу унынием. Ну разве похож я, сын интеллигентных родителей, на убийцу, работающего на заказ? Полюбовавшись на свое отражение в полированной стальной двери ячейки, я пришел к выводу, что вообще-то, конечно, не похож, но… Но то ли сталь здорово искажала изображение, делая жестокими черты моего доброго лица, то ли вздувшаяся губа портила всю картину, но рожа у отражения была откровенно бандитской. «Тьфу ты, — плюнул я, запирая ячейку и горько сетуя на свою внешность, никоим образом не соответствующую тонкому внутреннему миру. — И кто только сморозил глупость, сказав, что лицо — зеркало души? Чехов, по-моему? Нет, абсолютно не прав был покойник, — покачал я головой, выходя из комнаты и целеустремленно вышагивая по коридору. — Жаль, судьба развела нас с ним во времени. Повстречав меня, старик наверняка переменил бы свое мнение на этот счет».

Дверь лифта открылась, выпуская новых посетителей подземного хранилища. Молодая женщина, вышедшая вместе с клерком, вдруг остановилась, беззастенчиво разглядывая меня. «А может, так и остался бы Антон Павлович при своем мнении. — раздраженно подумал я, норовя проскользнуть мимо нее, — Вон, уже и встречные прохожие начинают разглядывать тебя, Саша, словно крокодила, разгуливающего по банку без присмотра. При таком раскладе волей-неволей станешь похожим на киллера. Сделать пластическую операцию, что ли, — шевельнулась в голове тоскливая мысль, — и стать похожим на какого-нибудь жутко положительного героя, этакого правдолюбца с волевым подбородком? А что, пожалуй, это идея. Окрестные старушонки, вечно торчащие у подъезда, прекратят наконец шушукаться у меня за спиной, дети начнут уступать место в общественном транспорте, а всякие краснорожие толстяки, окопавшиеся в японских банях, оставят меня в покое и перестанут предлагать участие в разного рода сомнительных проектах…» Какие еще выгоды можно извлечь из перемены внешности, я так и не додумал, потому что в этот момент женщина, видя, что через секунду я навсегда исчезну в недрах лифта, вдруг крикнула:

— Эй, постой! Это ты?

Глупейший вопрос! Впрочем, ожидать от женщины чего-то другого было бы нелепо. Поэтому я ответил со всей вежливостью, на которую только был способен в этот момент:

— А сама-то вы как думаете, а?! — прорычал я, с негодованием глядя на нее.

— Почему ты злишься? — удивилась она, снимая солнцезащитные очки. Так вот кто задает мне идиотские вопросы. Вчерашняя королева стриптиза из ночного клуба — собственной персоной. Следовало признать, что днем она смотрелась ничуть не хуже, чем во время шоу. — Я ведь не виновата, что вчера все так получилось… А ты — молодец, приятно было посмотреть, как Паша валяется на полу, разом растеряв все свои понты. Да и Анзорик тоже хорош был. Пока не встретил тебя, — лукаво уточнила она и, протянув руку, легко коснулась пальцем моей злополучной губы. — Тебе, я смотрю, тоже досталось?

— Пустяки, — растерянно пробормотал я, не в силах оторваться от ее странных глаз, вобравших в себя тепло нездешних морей и чувственность раскаленного солнца. — Откуда ты здесь взялась?

— От верблюда, — рассмеялась она, обнажая в улыбке влажные зубы. Теперь я понял, почему вчера в «Хэйрози-клаб» мужчины заходились в экстазе от стриптиза в исполнении этой светловолосой сирены. Волны женского очарования, исходившие от нее, не оставили бы спокойным даже бревно. — Зашла в банк по делам, по счетам заплатить, то да се… А ты?

— Я… Я тоже по делам зашел, — нашелся я . — Валюту менял.

— Что, прямо здесь, в подвале? — улыбнулась она.

— Ага. Слишком крупная сумма, персонал волновался, то да се, — в тон ей ответил я.

— Понятно. И как тебя зовут, богатенький мой?

«Буратино». — чуть не ляпнул я, но вовремя одумался.

— Саша.

— Ксения, — сообщила она, не особо торопясь отнять протянутую руку. — Хотя японцы зовут меня Ронин-сан. Можешь и ты так звать, я привыкла.

— Ронин-сан? А что это означает?

— Судя по всему, с японским у тебя туго, милый мальчик. — Она отобрала наконец у меня свою руку и сунула ее в карман легкого плаща. — Ронин — это русалка.

— Кроме японского, я еще много чего не знаю, — обидевшись, заявил я, — Недосуг, видишь ли, да и к чему забивать голову всякой ерундой? Кстати, «Хэйрози-клаб», видимо, переводится с японского как приют любителей голозадых русалок?

— Зря ты так. — Она укрыла глаза за стеклами темных очков, будто спрятавшись от меня. — Редко кто выходит на подиум от хорошей жизни, чтобы возбуждать разных вонючих козлов. Зря ты так, — повторила она. Серьга в ее ухе качнулась и замерла, словно боясь нарушить паузу отчуждения, повисшую между нами.

— Извини, ладно? — сказал я, — Не хотел обидеть.

— Без проблем, — улыбнулась она, правда, уже не так, как прежде. — Ты тоже не обращай внимания на мои подколки насчет незнания языка. Просто привыкла, что все вокруг худо-бедно говорят по-японски, а если не говорят, то хотя бы понимают.

— Давно здесь живешь? — поинтересовался я.

— Да, — скупо кивнула она. — Знаешь, здесь не место обсуждать какие-то вопросы. Ты уже сделал в банке все, что хотел?