Киевские крокодилы - [42]

— Господин фотограф, проводите, пожалуйста, эту мегеру! — вся дрожа от негодования и, не помня себя при виде ненавистной женщины, воскликнула Милица, — к сожалению, у нас нет дворника, который мог бы ее выпроводить.

— Милица Николаевна, что такое вы говорите, я пришла объясниться с вами?!

— Вы дадите ваши объяснения прокурору, — отвечала Милица, — да выходите же вон из моей квартиры.

Ерофеев очутился между двух огней; ему хотелось услужить Милице, в тоже время он побаивался вооружить против себя Балабанову.

— Извольте, m-me, — решился он наконец подступить к ней, указывая на дверь.

— Если я нежеланная гостья здесь, то сама найду дорогу, а вас оставляю в обществе этого франта. Так вот почему вы отвергли Крамалея; ну, не завидую вашему выбору, Милица Николаевна, и не могу вас поздравить, — смеялась Балабанова, удаляясь.

— Что она говорит, безумная женщина? — выговорила Милица, стоя посреди комнаты с широко открытыми глазами.

— Чего же другого можно ожидать от этой женщины, — подтвердил Ерофеев.

— Вы знаете ее? — спросила Милица.

— Очень хорошо; угодно, чтобы я рассказал вам о ней?

— Пожалуйста, мне необходимо знать, так как я была знакома с ней, совершенно не подозревая, что она непорядочная личность. Садитесь, — сказала Милица, села сама и указала Ерофееву на стул.

Он неторопливо положил сверток на стол, сел и заговорил.

— Она именно та особа, о которой выразился Мефистофель словами; вот женщина, будто нарочно создана быть переметчицей и сводней, — начал Ерофеев и рассказал ей несколько случаев из практики Балабановских операций. Говорил он довольно пространно, смягчая некоторые выражения, что ему с трудом удавалось, так как в своей компании он привык к ним.

Перед Милицей раскинулась сеть лжи, порока и разврата. Точно зловредные газы поднялись со дна клубящей пропасти и отравили ей дыхание своими смрадными волнами.

Ей сделалось страшно, Ерофеев продолжал говорить, посвящая ее все в новые и новые тайны. Касаясь различных поступков, носящих уголовный характер, лицо его оставалось веселым, беспечным, видно было, что все ужасы не смущали его души, он к ним относился более чем снисходительно; некоторые более удачные выходки женщины-крокодила восхищали его, что невольно отпечатывалось на его физиономии, хотя устами он и молвил им слово осуждения.

— Довольно, — остановила она его и встала с места, спохватившись, что сама делает непростительную глупость, разговаривая Бог знает с кем; зачем ей расспрашивать его, разве тайный инстинкт не подсказывал ей давно, что за женщина Балабанова.

— Благодарю вас, мне пора уже выходить, — сказала она.

— Смею спросить, куда вы направляетесь? может быть, нам по дороге?

— Нет, я к присяжному поверенному Несмеянову.

Ерофеев засмеялся и некоторое время колебался, точно хотел сказать ей что-то.

— Почему же к Несмеянову? вряд ли он может что-либо дельное посоветовать, так как вследствие личных семейных неурядиц всегда озабочен и даже, кажется, прекратил прием посетителей впредь до приведения в порядок своих обстоятельств.

— Все же я буду у Несмеянова, — отвечала Милица, — мне советовали именно к нему обратиться.

— Как угодно, — с этими словами Ерофеев откланялся и вышел, довольный своим визитом.

— С какой стати я разговорилась с ним и что думает теперь этот бесцветный франт? — укоряла себя Милица.

С некоторого времени, с людьми она испытывала все больше и больше затруднений: между ними отсутствовала простота и искренность, трудно было разобраться, кто лжет, кто правду говорит, непрочность, шаткость убеждений встречалась почти у всех, так перепутались понятия о добре и зле. Между тем, все это задернуто флером условных приличий. Ею овладело сильное желание бежать скорей от необузданной толпы и дикой пляски вавилонской.

Но она не может простить женщине, покушавшейся отнять у ней ребенка, выбросит на свет ее темное дело и станет искать защиты у суда. Также и бедную Лидию нужно отстоять во что бы то ни стало. По ее мнению, девушка совсем не виновата!

Она постарается сгруппировать нужные факты для ее оправдания и с ними непременно следует обратиться к дельному и опытному законнику.

С этими мыслями Милица остановилась около квартиры присяжного поверенного Несмеянова и позвонила. В то же самое время к подъезду подошла немолодая, бледная, с нервным лицом женщина в длинной, темной драповой накидке и старой поношенной шляпке; в руке она держала молитвенник в толстом кожаном переплете. Она как-то растерянно, будто с ненавистью, взглянула на Милицу, точно пронзила ее взглядом, и вторично позвонила. Горничная с каким-то испуганным, смятым лицом отворила двери.

— Дома присяжный поверенный? — осведомилась Затынайко.

— Пожалуйте. Через полчаса будут. Они отлучились только лишь в одну из контор нотариуса на Крещатик, — отвечала горничная и проводила Милицу в эффектно обставленную гостиную.

— Готов мне завтрак? — раздражительно в другой комнате спрашивала дама, очевидно, жена Несмеянова; — или он по обыкновению забрал с собой ключи от буфета, а я хоть ложись и умирай с голоду?

— Нет, ключи здесь, — отвечала горничная. — Два яйца есть и больше ничего.